Фредерик Кук - Мое обретение полюса

Я целиком и полностью сознавал, что при сложившихся обстоятельствах только решение какой-либо беспристрастной организации, решение, основанное на приемлемых для меня доказательствах, может быть вынесено в мою пользу или оказаться нейтральным. Члены Копенгагенского университета, которые рассматривали мои документы, не были ни моими друзьями, ни лицами, заинтересованными с финансовой точки зрения в подобном дознании. Их решение было беспристрастным. Решение по делу мистера Пири, вынесенное в Вашингтоне, было нечестным, и годом позже, под давлением присяжных, два члена вашингтонского комитета были вынуждены признать, что данные Пири также не заключали в себе абсолютных доказательств.

К тому времени, когда я решил вернуться на родину, чтобы защищать свое дело, я попал в положение (я в этом уверен) беспрецедентной в истории, незаслуженной дискредитации. Ни один дурной эпитет не был плох, когда он ставился рядом с моим именем. Меня объявили бесстыдным мошенником, состряпавшим самую колоссальную ложь в истории человечества, при помощи которой ради материальной выгоды я пытался мистифицировать мир. Я сделался объектом дешевых шуток. Во враждебных газетах мое имя стало синонимом мелкого плута. Я был вынужден смотреть на самого себя как на мошенника, лжеца, пытавшегося украсть у другого человека славу, в собственных глазах я стал беспринципным негодяем, который для того, чтобы избежать разоблачения, скрылся в неизвестном направлении.

Проделанная мной научная работа, которую оценили ученые, перенесенные мной тяготы и лишения — все было забыто. Пресса ставила меня в один ряд со знаменитыми на весь мир чудаками, та самая пресса, которая потворствует проявлению самых низменных человеческих страстей и находит удовольствие в выставлении напоказ человеческого позора. Когда я окончательно понял, каким вопиющим безобразием все это было, — душа моя содрогнулась. Отчетливо увидев все это в перспективе, которую может прояснить только время, я понял, что сам, отступив по ошибке в сторону, способствовал своему падению. Только тогда я ощутил болезненные укусы позора, способного разбить куда более стойкое сердце.

Меня не слишком интересует та слава, которую мир приписывает человеку за такое достижение, как покорение Северного полюса, однако, когда результатом победы пользуются словно хлыстом, чтобы нанести неизгладимые шрамы, которые отметят судьбу человека, я вправе требовать прекращения безобразия. Я не домогался почестей у государства, не требовал ни орденов, ни денег. Я ступал по полярной пустыне, сжигаемый личным честолюбием, желая лишь преуспеть в деле, в котором проверке подверглись все физические возможности человека, а также его силы высшего порядка. Победа была честно завоевана мной. Все, что когда-либо значило для меня, — это достижение (оно неумолимо влекло меня, пока я не добился своего). Единственное удовлетворение, которое оно мне доставило, — это ощущение торжества сил человеческих, их победы над считавшимися до сих пор неодолимыми силами природы. Это наполняет меня ощущением гордости. Меня совершенно не тронули оглушительные овации, которыми я был встречен по возвращении к цивилизации. И все же мое сердце трепещет при воспоминании о рукопожатиях, которыми я обменивался с людьми сильными, великодушными. Я все еще способен испытывать волнение, когда мне протягивает руку мои соотечественник.

Что же касается славы земной и оваций, я был бы только рад разделить их, так же как и прочие материальные награды, с любым честным и мужественным соперником, существуй такой человек в прошлом или появись таковой в будущем. Я буду бороться с несправедливыми обвинениями, с клеветой, направленной против чистоты моей репутации, с бесчестьем, которым было испачкано мое имя, я буду бороться до тех пор, пока общественность не увидит объективную картину.

Я никого не мистифицировал своим якобы мифическим достижением. За все то, о чем я когда-либо заявлял, мной уплачено тяжким трудом, невероятными физическими усилиями, твердостью духа, выносливостью и терпением, такими жертвами в личной жизни, о которых знают только члены моей семьи.

По этой причине во второй половине 1910 г., после годичного отдыха, я, как и намеревался, вернулся на родину. Я предполагал, что к этому времени мои враги успеют высказать обо мне все, что только возможно, полемика уляжется и у меня появится возможность высказаться, то есть последнее слово останется за мной.