Роберт Конквест - Большой террор. Книга II.

Все исследователи согласны в том, что сталинский террор коснулся, в основном, мужчин в возрасте от тридцати до пятидесяти пяти лет. «Как правило, забирались люди тридцати лет и старше. Это опасный возраст, в нем все понимают и помнят». [1085] 45. Weissberg, р. 291; см. также Beck and Godin, p. 80. Среди них были и старики и молодежь, но в большинстве это были люди во цвете лет. В 1959 году все они стали на двадцать лет старше.

Точный расчет невозможен. Мужчины старших возрастов тоже умирали на войне. Но, с другой стороны, массовая отправка в лагеря военнопленных, вернувшихся из нацистской Германии в 1945 году, не могла не привести к дополнительной уже послевоенной смертности среди мужской молодежи. То же надо сказать о партизанской борьбе в Прибалтике и на Западной Украине, продолжавшейся еще годы после войны; к тому же результату вели выселения целых народов из Крыма и с Кавказа и возобновление террора после войны. Общий характер имеющегося цифрового материала достаточно ясен. Недостаток миллионов мужчин старших возрастов настолько велик, что его нельзя замаскировать никакими оговорками и допущениями. В застывших цифрах переписи отразился масштаб потерь, нанесенных террором.

Со времени первого издания настоящего приложения в 1968 году (за исключением пункта 3 раздела 2) из Советского Союза поступила дополнительная информация, хотя и не из вполне официальных источников.

Академик Сахаров пишет, что «лишь в 1936-39 годах было арестовано более 1,2 миллиона членов ВКП[б] — половина всей партии. Только 50 тысяч вышло на свободу — остальные были замучены при допросах, расстреляны (600 тысяч) или погибли в лагерях». [1086] 46. Академик А. Д. Сахаров, «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», Циг. по изд., вышедшему в 1968 г. в Турине (Италия), стр. 49 (прим.). Как видим, Сахаров берет цифру репрессированных партийцев несколько выше моей оценки. Его оценка в 600 тысяч расстрелов тем не менее перекликается с моей приблизительной оценкой, выявляя в ней, однако, тенденцию к занижению. Его утверждение, что из более чем 600 000 отправленных в лагеря вернулось всего 50 000, также подтверждает мой расчет, по которому «едва ли десять процентов осталось в живых». Советский историк Рой Медведев тоже утверждает, что «90 процентов арестованных перед войной и осужденных на исправительно-трудовые работы погибло». [1087] 47. Roy Medvedev, Faufil réhabiliter Staline, p. 45.

Сахаров утверждает также, что «не менее 10–15 миллионов советских людей погибло в застенках НКВД от пыток и казней, в лагерях для ссыльных кулаков и так называемых „подкулачников“ и членов их семей, в лагерях „без права переписки“». [1088] 48. Сахаров, «Размышления», стр. 46. Эта оценка (если отбросить включенные мною потери вследствие голода во время коллективизации) близка к моей, тем более, что Сахаров осторожно говорит «не менее». Примечательно также, что сахаровские цифры принимает и бывший в то время членом Политбюро компартии Франции Роже Гароди, [1089] 49. Roger Garaudy, Le grand tournant du Socialisme, Paris, 1969, p. 124 в то время как среди коммунистов Италии рассказывают, что сам Хрущев в беседе с итальянской делегацией в Москве в 1956 году называл цифру в 8 миллионов.

Под устойчивостью Центрального Комитета, о которой я говорил выше, я разумею меры против раскола, поскольку такие меры вообще могут быть приняты. Ибо, конечно, белогвардеец в «Русской Мысли» (кажется, это был С. С. Ольденбург) был прав, когда, во-первых, ставил ставку по отношению к игре против Советской России на раскол нашей партии и когда, во-вторых, ставил ставку для этого раскола на серьезнейшие разногласия в партии.

Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения. На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол. Но я надеюсь, что это слишком отдаленное будущее и слишком невероятное событие, чтобы о нем говорить.

Я имею в виду устойчивость, как гарантию от раскола на ближайшее время, и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства.