Сергей Романовский - Притащенная наука

К тому же во всех первых университетах был единый набор факультетов: обязательный подготовительный, на нем изучали «семь свободных искусств» (грамматику, диалектику, риторику, арифметику, музыку, геометрию и астрономию), и три специализированных: богословский, юридический и медицинский. До XV века (до изобретения книгопечатания) университеты разных стран отличались только по составу библиотек. Духовная карьера выпускника, понятно, ценилась выше светской, светская же служба просто приравнивалась к «отсеву» из университета [27] [27] Петров М.К. Из истории европейских университетов // Вестник АН СССР. 1979. № 8. С. 119 – 126. . Ни о какой науке, кроме богословия, в таких университетах речи не было. И хотя обучавшиеся в них получали образование, ценившееся в равной степени в любой стране Западной Европы, интереса к науке оно не пробуждало. Более того – отвращало от нее. Лишь считанные единицы отваживались на недоуменные вопросы, ответы на которые они чаще всего получали в трибунале святой инквизиции.

Начиная с XVII века, времени рождения науки в современном ее понимании, центры знания из университетов переместились в национальные академии наук. Университеты оказались системой консервативной: несколько столетий господства в них схоластики свое дело сделали. Цепляясь за отжившие традиции, университеты утратили свое влияние и быстро деградировали. Этот деструктивный процесс практически одновременно начался в Англии, Италии, Франции и Германии – резко упало число студентов, явно понизился уровень преподавания. Университетские знания стали тормозом развития современной науки.

Реформа университетского образования началась в Германии только в конце XVIII века. Ее активным проводником был Вильгельм фон Гумбольдт. Уже к середине XIX столетия немецкие университеты по праву считались лучшими в Европе.

Итак, первые европейские Академии стали возникать в XVII веке. Именно тогда ослаб гнет церковного тоталитаризма и это не замедлило сказаться: в 1603 г. в Риме учреждается Академия деи линчеи (рысьеглазых, т.е. зорких), в 1635 г. во Франции по инициативе кардинала Ришелье – Национальная академия, в 1652 г. – Германская академия естествоиспытателей (Леопольдина), в 1660 г. -Лондонское королевское общество, в 1700 г. в Берлине открылась Прусская академия наук. Таким образом, из ныне действующих Академий самая старая – французская [28] [28] Копелевич Ю.Х., Ожигова Е.П. Научные академии стран Западной Европы и Северной Америки. Л., 1989. 413 с. .

Конечно, было бы наивно думать, что церковный гнет полностью убил научную мысль. Но 1200 лет интеллектуального удушья все же свое дело сделали. 12 веков – громадный срок. За это время сменилось 60 поколений. Люди не разучились думать, но утратили знания. Они не знали и не понимали даже того, что было хорошо известно ученым античности. Науку как бы вывернули наизнанку: естественнонаучная картина мира сменилась на магическую, развились алхимия и астрология, процветала схоластика. Сегодня историки науки небезуспешно отыскивают рациональные зерна в работах средневековых алхимиков, находят положительные начала в герметизме, не без основания полагая, что именно в его корнях содержится генный набор современной науки.

Все эти факты хотя бы приблизительно позволяют понять – почему Петр Великий, черпая идейную основу своих реформ из богатого опыта западноевропейских стран, в вопросе организации ядра современной науки пошел вразрез с этими традициями и начал сразу с создания Академии наук, минуя университеты. Петр прекрасно знал плачевное состояние европейских университетов его времени, он видел, что они не только не содействовали, но тормозили рост точного знания. «Изобретатели, видные исследователи математики и естественники, которые работали в областях близких к жизни, стояли в это время в целом в стороне от университетов» [29] [29] Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. Указ. соч. С. 173. . К тому же нельзя сбрасывать со счета и характер преобразователя – его жгучее желание успеть сделать все основное самому, чтобы его преемники были поставлены перед необходимостью продолжать его дело. Все это вместе взятое и объясняет – почему интересы Петра лежали не в области образования, а были связаны только с приложением научных знаний к сиюминутным потребностям государства.

В.Н. Татищев записал любопытный разговор с Петром: «В 1724 г., как я отправлялся в Швецию, случилось мне быть у Его Величества в летнем доме; тогда лейб-медикус Блюментрост, яко президент Академии наук, говорит мне, чтоб в Швеции искать ученых людей и призывать во учреждающуюся Академию в профессоры. На что я, рассмеявся, ему сказал: “Ты хочешь сделать архимедову машину очень сильную, да подымать нечего и где поставить места нет”. Его Величество позволил спросить, что я сказал, и я донес, что ищет учителей, а учить некого, ибо без нижних школ Академия оная с великим расходом будет бесполезна. На сие Его Величество позволил сказать: “Я имею знать скирды великие, токмо мельниц нет, да и построить водяную и воды довольно вблизости нет, а есть воды довольно во отдалении, токмо канал делать мне уже не успеть для того, что долгота жизни нашея ненадежна; и для того зачал перво мельницу строить, а канал велел токмо зачать, которое наследников моих лучше подучит к построенной мельнице воду привести”» [30] [30] Там же. С. 174. . Приведя эту запись В.Н. Татищева, В.И. Вернадский далее заметил, что Татищев считает себя правым, а не Петра. «История показала противное», – заключает В.И. Вернадский [31] [31] Там же. С. 193. . Не все, однако, столь однозначно. Тактически, конечно, прав был Петр, а вот стратегически, безусловно, Татищев, ибо время показало, что без образования, без свободной экономики наука оборачивается лишь красивым украшением европейского фасада необразованной России.