Владимир Янин - Денежно-весовые системы домонгольской Руси и очерки истории денежной системы средневекового Новгорода

Прежде всего обращает на себя внимание то обстоятельство, что в состав находки наряду с восемью артигами епископа Бюлова (1410–1413 гг.) входит всего лишь единственный артиг епископа Реслера (1414–1441 гг.), чеканенный к тому же до 1422 г. Таким образом, логично датировать клад самым началом его правления.

Эта датировка подтверждается и палеографическим анализом монетных легенд анонимных артигов таллинской чеканки, представляющих компактную в хронологическом отношении группу. М. Немирович, многие годы занимающийся палеографическим изучением ливонских монет, относит эту группу к 1415–1416 гг.

Как видим, эта основанная на независимых данных датировка полностью совпадает со стратиграфической характеристикой находки, основанной на материалах дендрохронологии. По-видимому, можно не сомневаться в том, что монетный комплекс Нутного раскопа, относящийся к середине второго десятилетия XV в., является результатом единичной торговой сделки новгородца с ливонским купцом. Такой вывод подтверждается и совпадением состава клада с характерным для второго десятилетия XV в. составом монетных комплексов, обнаруженных на территории Эстонской и Латвийской ССР [610].

В то же время новгородский клад ливонских монет 1979 г. вызывает к себе исключительный интерес и в более широком плане, являясь первым непосредственным подтверждением известных летописных сообщений о кратковременном использовании в Новгороде в 1410–1420 гг. иноземных, прибалтийских монет как средства местного денежного обращения. Новгородская I летопись по Комиссионному списку рассказывает под 1410 г.: «Того же лета начаша новгородци торговати промежи себе лопьци и гроши литовьскыми и артуги немечкыми, а куны отложиша, при посадничьстве Григорья Богдановича и при тысячном Васильи Есифовиче» [611]. Под 1420 г. помещено следующее сообщение: «Начаша новгородци торговати денги серебряными, а артуги попродаша Немцом, а торговале имы 9 лет» [612].

До сих пор в Новгороде не было известно кладов ливонских монет. Артиги встречались лишь в случайных находках, в том числе и при раскопках в 1951 г. на Перыни, где было собрано в общей сложности пять ливонских серебряных монет: три артига, чеканенных в Тарту при епископе Бернхарде II Бюлове (1410–1413 гг.), и два анонимных артига таллинской чеканки второго десятилетия XV в. [613]Девять прибалтийских монет найдены в последние годы на отмелях Волхова А. Ф. Петровым, у которого они находятся в настоящее время. Среди них два тартуских артига Бернхарда II Бюлова; один тартуский артиг с родовыми знаками Генриха II фон Врангеля и Бернхарда II Бюлова, датируемый 1410 г.; четыре анонимных артига и один анонимный пфенниг Таллина второго десятилетия XV в.; одна монета (рижский шиллинг 1547 г.) принадлежит более позднему времени.

Несмотря на кратковременность использования ливонских монет в денежном обращении Новгорода, они, по-видимому, оказали существенное воздействие на трансформацию системы новгородского денежного счета и послужили непосредственной причиной возникновения тех специфических взаимоотношений новгородских денежных единиц, которые легли в основу монетной чеканки, начавшейся в Новгороде в 1420 г. [614]

К настоящему времени установлено, что Новгородский денежный двор, активно работавший во время шведской оккупации Новгорода (1611–1617 гг.) и в первые годы восстановления власти Михаила Федоровича, прекратил свою деятельность на основании царского указа 1627 г. [616]Однако остается невыясненным ряд важных проблем, связанных с его работой в 1617–1627 гг., из которых в первую очередь следует назвать круг вопросов, относящихся к начальному периоду чеканки Михаила в 1617 г.

Достаточно сложным представляется установление времени выпуска первых новгородских копеек с именем Михаила Федоровича. Как теперь хорошо известно благодаря блистательным исследованиям И. Г. Спасского, шведы в период оккупации чеканили в Новгороде копейки с именем Василия Ивановича, используя для этого подлинные штемпели этого царя в сочетании с подлинными же лицевыми штемпелями 1610 (1611–1614 гг.) и 1605 гг. (1615 – начало 1617 г.), но по пониженным весовым нормам: в 1611–1614 гг. копейки выпускались по стопе 3,6 руб. из гривенки, с 1615 г. – по стопе 3,9 руб. [617]Между тем среди монет с именем Михаила Федоровича имеется несколько типов (по А. С. Мельниковой – 5) [618], в которых именные штемпели Михаила Федоровича сочетаются с лицевыми штемпелями Василия Ивановича и более ранними. Это дало основание Спасскому предположить, что такие монеты «чеканили шведы между 1615 и 1617 гг., а не русское правительство после 1617 г.». «Эвакуируясь из Новгорода в 1617 г., – писал Спасский, – шведы увезли с собою все документы денежного двора за годы своего хозяйничанья на нем, которые и попали в Стокгольмский государственный архив. Едва ли они оставили бы при этом на месте такие негромоздкие и в то же время существенные доказательства своей не совсем законной финансовой деятельности в Новгороде, как монетные штемпели, при помощи которых они подделывали русскую монету. Сомнительно и то, чтобы после возобновления чеканки в Новгороде в 1617 г. здесь позволили пользоваться «шведскими» штемпелями, да к тому же и явно анахроническими» [619]. Окончательное решение этой проблемы исследователь откладывал до анализа чеканки Михаила Федоровича в целом.