Александр Широкорад - Давний спор славян. Россия. Польша. Литва [с иллюстрациями]

Тут добавился и субъективный фактор. Павел был «мальчиком наоборот» и делал все наперекор. Если его матушка воевала на Черном море, то это уже плохо. Оба русских императора были крайне честолюбивы и оба жаждали военной славы, а Александр, кроме того, надеялся, что громкие победы заставят забыть русское общество об отцеубийстве.

Победы русских войск в обеих турецких войнах, взятие Суворовым Праги и, разумеется, знаменитый итальянский поход вскружили головы русскому дворянству, смотревшему на войну с Францией как на увеселительную прогулку. Шапкозакидательские настроения хорошо показаны Львом Толстым в романе «Война и мир». Вспомним хотя бы эпизод перемирия с французами накануне Аустерлицкого сражения, когда разжалованный в солдаты Долохов беседует с французским гренадером: «Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали». Большинство французов и не слышали о Суворове. «Что он там поет?» — «Древняя история», — вспомнил какой-то гренадер. Так думал не только Долохов, но и вся русская армия.

Наполеон же никогда не помышлял о завоевании или уничтожении Российской империи. Мало того, ему крайне нужна была стабильная и мощная Россия, жестко контролирующая Восточную Европу от Западного Буга до Урала. Развал такой империи не только не дал бы ничего Франции и Наполеону, но и заставил бы французские войска непрерывно участвовать в войнах на обломках империи. А герцог Савари неоднократно доносил Наполеону, что молодые французские офицеры обещают своим возлюбленным «вернуться в Париж лишь из похода в Китай». Такие разговоры для Наполеона были куда страшнее австрийских и русских пушек.

Наполеон с юных лет грезил походами Александра Македонского на Востоке и неоднократно называл Европу «крысиной норой». Походы же на Восток были возможны лишь в союзе с Россией, и в 1800 г. император Павел I и первый консул Бонапарт совместно готовились к походу в Индию.

Только с этой точки зрения можно рассматривать нежелание Наполеона создавать Речь Посполитую «от можа до можа» и отменять крепостное право в России. Не принимать же всерьез умиления советских историков о том, что к 1812 г. Наполеон стал заядлым реакционером и боялся освободить крестьян. Личная свобода крестьян была одним из основных положений Гражданского кодекса Наполеона, введенного им во Франции и в большинстве стран Европы. Введи Наполеон кодекс в России, и ему не с кем стало бы воевать.

Но Наполеон не мог принять вмешательство царя Александра из Голынтейн-Готторпской династии, без всякого основания называемой Романовыми, и клики «русских немцев» в дела Германии и других стран Европы. Наполеон надеялся нанести несколько поражений русским войскам и отбить у Александра охоту лезть в Германию. Наши историки традиционно обличают вероломство «корсиканского чудовища», «без всякой причины» напавшего в 1812 г. на Россию. Но почему-то все забыли о наглых попытках вмешательства Александра I в германские дела в 1808 — начале 1812 г.

Главной и роковой ошибкой Наполеона было то, что он собирался вести против России локальную войну, а Россия ответила ему тотальной войной, для решения задач которой требовались совсем иные средства, чем те, что использовал Наполеон.

После взятия Суворовым Варшавы несколько тысяч поляков, в основном дворян, эмигрировали во Францию. В конце 1796 г. лидеры польских эмигрантов предложили Директории сформировать особый корпус из поляков. Директория согласилась и поручила Бонапарту, находившемуся в Италии, включить поляков в состав цизальпинской армии. В 1797 г. было сформировано два польско-итальянских легиона общей численностью 15 тысяч человек. Легионы эти имели польское обмундирование с французскими кокардами. На знаменах была надпись «Gli homini liberi sono fratelli» («Свободные люди — братья»).

В кампанию 1799 г. большая часть первого легиона погибла в боях при Кассано, Тидоне, Требии и Нови. Второй легион, находившийся в Мантуе, потерял во время осады более семисот человек и попал в плен к австрийцам, поэтому Бонапарт в конце 1799 г. поручил генералу Домбровскому сформировать два новых польских легиона — Ломбардский и Дунайский, в составе семи батальонов пехоты, одного батальона артиллерии и отряда улан. Ломбардский легион был отправлен в Италию, а Дунайский вошел в число войск Нижне-Рейнского союза, где и отличился в боях при Борнгейме,

Оффенбахе и Гогенлиндене. Оба легиона потеряли много людей, но остатки их, собранные в Милане и Мантуе, были укомплектованы прибывшими из Польши добровольцами.