Мария Сергеенко - Простые люди древней Италии

Среди этого отверженного мира пасынков судьбы резко выделялась одна группа, самой жизнью поставленная в совершенно иные условия существования: это были пастухи (я имею в виду только пастухов, которые сопровождали кочевые стада, а не пасли скот при доме, каковую обязанность возлагали обычно на подростков: мальчиков и девочек).

Италийское скотоводство крупного масштаба было скотоводством пастбищным, кочевым. Эту систему скотоводства подсказывала сама природа страны, позволявшая скоту находиться под открытым небом круглый год, но только в разных местах. Равнинные пастбища южной Италии, где летом трава совершенно выгорала от солнца, давали зимой превосходный корм; нагорных пастбищах Апеннин скот находил летом приют от удушливого зноя. Огромные отары овец ежегодно совершали регулярное путешествие из Калабрии в Бруттий и из Апулии в Самний и Сабинский округ. Крупный рогатый скот зимовал обычно неподалеку от моря; летом его угоняли в горы, в места, заросшие лесом. Мулы из Розейской равнины проводили лето тоже в горах. Летние и зимние пастбища часто отстояли друг от друга на расстоянии, исчисляемом несколькими сотнями миль: Варрон, с присущей ему свежестью воображения, сравнивал их с корзинками, висящими по концам длинного коромысла — дороги, которая их соединяла.

Перейти с зимнего пастбища на летнее — значило совершить медленное путешествие через добрую половину страны. Оно было богато встречами, впечатлениями — и опасностями тоже: вместо надоевшего имения, лежавшего по воле хозяина в кольце вечной блокады, перед пастухом расстилалась Италия в богатом многообразии своего рельефа, климата и природы. Чужой край, куда его забросила злая судьба, для пастуха не отожествлялся, как для других членов "сельской семьи", с имением, куда его купили: он знакомился с значительной частью Италии, знакомился медленно, в подробностях, как можно ознакомиться только при путешествиях пешком, и если это был человек, одаренный живым и любознательным умом, то у него складывался богатый запас сведений, впечатлений и наблюдений, расширявших его умственный горизонт и обогащавших его опытом, разносторонним и разнообразным. Ему приходилось вступать в сношения с самыми различными людьми: тут были и свои братья пастухи, гнавшие стада других хозяев, крестьяне деревень и хуторов, мимо которых пролегала дорога, рабы из соседних имений, откупщики государственных пастбищ и их служащие, путешественники и прохожие, встречавшиеся на пути. Иногда это бывала шайка разбойников, от которой приходилось отбиваться с оружием в руках. Когда пастухи приходили на место, в глуши затерянного далеко пастбища начиналась для них обычная однообразная жизнь. Как, однако, не походило это однообразие на однообразие жизни в усадьбе: пастух был самостоятелен, был целиком предоставлен своим силам, своей сметке, догадливости, своим знаниям — и сплошь и рядом своему мужеству. Изо дня в день стоял он лицом к лицу с природой, то ласковой, то гневной, и каждый день задавала она ему новые и новые задачи, решать которые ему приходилось, рассчитывая только на себя, на свои силы и умение. Человек, не побоявшийся вырвать овцу из страшной волчьей пасти, обуздавший взбесившегося жеребца, сумевший найти травы и лекарства, спасшие от болезни целое стадо, — такой человек естественно начинал чувствовать себе цену. Он внутренне распрямлялся; и это сознание своего достоинства, своей силы и значимости определяло его поведение. Как могло оно ужиться с рабским званием и рабской судьбой? Перед пастухом лежало два пути: об одном непосредственно сообщают наши источники, другой путь они довольно отчетливо позволяют увидеть. Первый был путем открытого возмущения: пастух ломал надетое на него ярмо и превращался в неистового мстителя, жестоко расправлявшегося со своими обидчиками — обществом и государством.

Пастухи были деятельными участниками самых страшных рабских восстаний, иногда — их организаторами и зачинщиками. В первом сицилийском восстании ведущая роль принадлежала пастухам: один из вождей его, Клеон Киликиец, сам был пастухом-табунщиком. К Спартаку сразу же присоединилось много пастухов. В начале II в. до н. э. пастухи были грозой всей Апулии: претору пришлось выступить против них с регулярным войском. Когда в правление Тиберия какой-то отставной солдат-преторианец затеял поднять восстание, он обратился с призывом прежде всего к калабрийским пастухам. Пастушья среда были спящим вулканом, который каждую минуту мог проснуться. Пастухов делало особенно страшными еще то, что в физическом отношении все они были как на подбор молодец к молодцу: слабый человек не годился для их суровой жизни, требовавшей длительных переходов, лазанья по горам, ношенья тяжестей, быстрого бега. Постоянная жизнь на вольном воздухе, периоды длительного отдыха, пища более здоровая и питательная, чем та, которую получали рабы, жившие в усадьбе, — все это еще укрепляло их, делало сильнее и здоровее. Огромная разница в физическом складе должна была существовать между этими крепышами и работниками из имений, надорванными и искалеченными постоянной, однообразной работой. Все они были вооружены: без оружия как было защитить стадо от дикого зверя или лихого человека? Пастухов сопровождали собаки — огромные, сильные животные, страшные для всякого, на кого бы ни натравил их хозяин. И эти грозные люди представляли собой крепко сплоченное общество; испытанное правило рабовладельческого хозяйства — всеми силами поддерживать рознь в рабской среде — здесь было неосуществимо: затерянные в горной и лесной глуши, пастухи, приставленные к одному стаду, должны были жить в добром согласии и полной готовности ежеминутно устремиться на помощь друг к другу. Этого требовали и хозяйские интересы. И так как кругом паслись и другие стада, так как все пастухи вели одинаковую жизнь, с одинаковыми печалями и радостями, одинаковыми трудами и опасностями, и так как некому было сознательно стравливать их между собой, то единение между ними естественно выходило за пределы одной рабской семьи, захватывая и подчиняя себе всех пастухов данной местности. При огромных масштабах италийского скотоводства число пастухов оказывалось очень большим: в упомянутом выше апулийском восстании приняли участие десятки тысяч человек. Ливий, не любивший преувеличенных цифр, сообщает, что претором было осуждено до семи тысяч человек и что многим удалось бежать. Если предположить, что осуждена была на казнь половина восставших, то и тогда число восставших окажется очень значительным — и это в одном только округе Италии. Сила была внушительной. И если рабы вообще задавали трудные задачи своим хозяевам, то задача; предложенная пастухами, принадлежала к числу самых сложных. До известной степени она была разрешена: крупное пастбищное скотоводство в Италии не прекращалось ни при республике, ни при империи.