Генри Лиддел Гарт - Правда о Первой мировой

На Совете 3 января 1896 года кайзер потребовал, чтобы Германия приняла протекторат над Трансваалем и послала туда войска. Когда канцлер Каприви возразил, что «это вызовет войну с Англией», кайзер скромно заметил: «Да, но только на суше». Кайзеру посоветовали менее сильное средство – послать поздравительную телеграмму президенту Крюгеру, составленную в таких выражениях, чтобы не только оскорбить Британию, но и подчеркнуть отрицание ее суверенитета над Трансваалем.

В обеих странах закипели народные страсти. В одном случае это вызвало плохо замаскированную зависть, в другом – обиду, когда в старом друге неожиданно увидели нового соперника. Немцы совершенно естественно досадовали, что Британия, имея уже много колоний, хочет получить их в той части света, где пришедший позже рискует натолкнуться на неприятности. Англичане так привыкли к колонизации, что слепо уверились, будто это дело лишь «Джона Буля», и не могли понять, как могут возникать такие же стремления у кого-либо другого, кроме традиционных соперников – Франции и России.

Именно это хладнокровное убеждение, хотя и бессознательно, явилось лекарством при возникшем кризисе. Ему, главным образом, были обязаны спасением положения. Германия приняла ряд мер военного характера. Она предложила Франции и России участвовать в коалиции против Британии. Но отсутствие ответа от этих стран, спокойствие правительства лорда Солсбери и чувство собственного бессилия на море предотвратили на этот раз неминуемую, как казалось, угрозу миру.

Все же опасность, предупрежденную из-за недостатка сил, нельзя было считать миновавшей. Именно с этого момента и начался действительный рост германского морского честолюбия, выразившийся в 1897 году в словах кайзера: «Трезубец должен быть в нашем кулаке», и в действиях императора, поручившего адмиралу Тирпицу создать этот «трезубец». В этот же год увидела свет первая большая морская программа Германии и раздались слова кайзера, лично объявившего себя во время посещения Дамаска [4] Осенью 1898 года Вильгельм совершил поездку в Иерусалим и в Константинополь. Он возложил венок на могилу султана Саладина, современника третьего крестового похода, и на банкете в Дамаске произнес речь, в которой назвал себя другом 300 миллионов мусульман. Поездка имела большое политическое значение для Германии, сблизив ее с Турцией и укротив немецкое влияние на Босфоре. Ближайшим результатом поездки Вильгельма явилось благо приятное для Германии разрешение Турцией вопроса о Багдадской железной дороге, тогда как раньше германский проект этой линии тормозился Англией, экономические интересы которой нарушались этим проектом. (Прим. ред. 1935 года). защитником всех магометан во всем мире, что было прямой провокацией по отношению к Британии и Франции. И даже не только для них: открытое признание за собой роли священного покровителя Турции стало фатальным и для его добрых отношений с Россией. Тень кайзера легла на пути устремлений России к Константинополю – цели всех ее мечтаний.

Кайзер проиграл в политике, так как он «видел слишком многое за раз и заставлял другие державы (которых Бисмарк надувал, натравливая друг на друга) видеть повсюду, куда бы они ни смотрели, только одно – бронированный кулак Германии».

Тем не менее, за обидой Британии в Южной Африке в 1898 году последовало предложение Британией именно того союза, которого тщетно добивался Бисмарк. Но теперь настала очередь Германии сомневаться в предложении. С британской стороны это предложение было вызвано новыми и неприятными для англичан чувствами своей изолированности и слабости, а основывалось оно на старом сознании естественного родства с Германией. На деле же это выглядело как признание своей слабости – а слабость не была чувством, вызывавшим симпатии в новой Германии, тем более, что одним из немногих заветов Бисмарка его преемникам была склонность недооценивать мощь Британии и переоценивать возможности России.

В повторных отказах Германии от предложений Чемберлена между 1898 и 1901 годами доминирующим фактором были интриги незаметного, но сварливого, подозрительного и жалкого чиновника министерства иностранных дел по фамилии Гольштейн, который любил темноту, так как она благоприятствовала его действиям в «настоящей политике». На этого чиновника, который скупился на покупку себе нового костюма, хотя не гнушался использованием официальных данных для личных спекуляций и который интриговал за отставку своего учителя, выдавая себя затем за его ученика, теперь с благоговением смотрели как на духовного наследника Бисмарка. Фактически же он унаследовал только безнравственные методы последнего. Помимо всего, он не пользовался тем доверием императора, которым пользовался Бисмарк.