Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Вчера ночью от 1 до 2 1/2 виделась с Ивановым, который теперь здесь сидит в своем поезде. Я думала, что он мог бы проехать к тебе через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надеялся провести твой поезд за своим. Сожгли дом Фред(ерикса), семья его в конно-гвард. госпитале. Взяли Грюнвальда и Штакельберга. Я должна дать им для передачи тебе бумагу, полученную нами от Н.П. через человека, которого мы посылали в город. Он тоже не может выбраться — на учете. Два течения — Дума и революционеры — две змеи, которые, как я надеюсь, отгрызут друг другу головы — это спасло бы положение. Я чувствую, что Бог что-нибудь сделает. Какое яркое солнце сегодня, только бы ты был здесь! Одно плохо, что даже Экип. [1105] покинул нас сегодня вечером — они совершенно ничего не понимают, в них сидит какой-то микроб. Эта бумага для Воейк(ова) — она оскорбит тебя так же, как оскорбила и меня. Родз(янко) даже не упоминает о тебе Но когда узнают, что тебя не выпустили, войска придут в неистовство и восстанут против всех. Они думают, что Дума хочет быть с тобой и за тебя. Что ж, пускай они водворят порядок и покажут, что они на что-нибудь годятся, но они зажгли слишком большой пожар и как его теперь потушить? Дети лежат спокойно в темноте. Бэби лежит с ними по нескольку часов после завтрака и спит. Я проводила все время наверху и там же принимала. Лифт не работает вот уже 4 дня, лопнула труба. Ольга — 37,7, Т(атьяна) — 37,9 и ухо начинает болеть, Ан(астасия) 37,2 — после лекарства (ей дали от головной боли пирамидон). Бэби все еще спит. Аня — 36,6. Их болезнь была очень тяжелой. Бог послал ее, конечно, на благо. Все время они были молодцами. Я сейчас выйду поздороваться с солдатами, которые теперь стоят перед домом. Не знаю, что писать, слишком много впечатлений, слишком много надо рассказать. Сердце сильно болит, но я не обращаю внимания, — настроение мое совершенно бодрое и боевое. Только страшно больно за тебя. Надо кончать и приниматься за другое письмо, на случай, если ты не получишь этого, и притом маленькое, чтоб они смогли спрятать его в сапоге или, в случае чего, сжечь. Благослови и сохрани тебя Бог, да пошлет он своих ангелов охранять тебя и руководить тобой! Всегда неразлучны с тобою. Лили и Аня шлют привет. Мы все целуем, целуем тебя без конца. Бог поможет, поможет, и твоя слава вернется. Это — вершина несчастий! Какой ужас для союзников и радость врагам! Я не могу ничего советовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придется покориться обстоятельствам, то Бог поможет освободиться от них. О, мой святой страдалец! Всегда с тобой неразлучно твоя

Женушка.

Пусть этот образок, который я целовала, принесет тебе мои горячие благословения, силу, помощь. Носи Его [1106] крест, если даже и неудобно, ради моего спокойствия.

Не посылаю образок, без него им легче скомкать бумажку [1107].

2 марта 1917 г.

Любимый, драгоценный, свет моей жизни!

Грамотин и Соловьев едут с двумя письмами. Надеюсь, что один из них, по крайней мере, доберется до тебя, чтобы передать тебе и получить от тебя вести. Больше всего сводит с ума то, что мы не вместе — зато душой и сердцем больше чем когда-либо — ничто не может разлучить нас, хотя они именно этого желают и потому-то не хотят допустить тебя увидаться со мной, пока ты не подписал их бумаги об отв. мин или конституции. Кошмарно то, что, не имея за собой армии, ты, может быть, вынужден сделать это. Но такое обещание не будет иметь никакой силы, когда власть будет снова в твоих руках. Они подло поймали тебя, как мышь в западню, — вещь, неслыханная в истории. Гнусность и унизительность этого убивают меня. Посланцы ясно обрисуют тебе все положение, оно слишком сложно, чтобы писать о нем. Я даю крохотные письма, которые можно легко сжечь или спрятать. Но Всемогущий Бог надо всем, Он любит своего Помазанника Божия и спасет тебя и восстановит тебя в твоих правах! Вера моя в это безгранична и непоколебима, и это поддерживает меня. Твоя маленькая семья достойна тебя, держится молодцом и спокойно. Старшие и Корова знают теперь все. Нам приходилось скрывать, пока они были слишком больны, сильный кашель и отчаянно дурное самочувствие. Вот, сегодня утром — О(льга) 37,7, Т(атьяна) — 38,9, Анаст(асия) захворала вчера ночью — 38,9 — 37,2 (от порошка, который дали ей от головной боли и который понизил температуру). Бэби спит, вчера — 36,1, А(ня) 36,4, тоже выздоравливает. Все очень слабы и лежат в потемках. Не знать ничего о тебе — это было хуже всего. Сегодня утром меня разбудила твоя телеграмма, и это бальзам для души. Милый старик Иванов сидел у меня от 1 до 2 1/2 часов ночи и только постепенно вполне уразумел положение. Гротен ведет себя прекрасно. Рес(ин) очень хорошо, постоянна приходит ко мне по поводу всего. Мы не можем добиться ни одного адъютанта — все они на учете. Это, значит, что они не могут отлучиться. Я послала Линевича в город, чтоб он привез сюда приказ, — он вовсе не вернулся. Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с Экип(ажем) и стоит за них. Наши тоже оставили нас (Экип.), но офицеры вернулись, и я как раз посылаю за ними. Прости за дикое письмо. Апр(аксин), Рес(ин) все время отрывают, и у меня голова кругом идет. Лили все время с нами и так мила, спит наверху. Мария со мной, Ал(ексей) и она шлют молитвы и привет и думают только о тебе. Лили не желает вернуться к Тити [1108], чтобы не покидать нас. Целую и благословляю без конца. Бог над всеми — не покинет никогда своих. Твоя