Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Он хочет, чтобы в тот день, когда наши войска войдут в Константинополь, во главе шел один из моих полков, — не знаю, почему. Я сказала, что надеюсь, что это будут наши дорогие моряки, хотя они и не мои, — они сердцем к нам ближе всех. Жажду известий о гвардии и т.д. Приехал брат Ани — сегодня день рождения ее матери и Али, так что мы увидим ее только вечером. Пришли мне как-нибудь для нее весточку. Она очень грустит, что ничего не получает.

Я очень огорчена смертью Эшаппара. Георгий будет очень опечален, — как и все , кто его знал, — за исключением Минпи. Кроме того, это большая потеря для моего поезда, так как я как раз собиралась послать его поезд на юг. Но я, может быть, смогу воспользоваться поездом Римана, который идет из Харькова в Одессу, так как там будет нужен хороший поезд. Так скучно, что не могу опять выходить из-за нездоровья, а хотелось столько сделать в твое отсутствие!

У нас были к чаю Нини и Эмма [527] и много говорили о своем отце и о том, как его удержать в следующий раз.

Сегодня вечером пойду в 8 1/2 на полчаса в наш лазарет повидать того, который так болен, потому что, говорят, ему стало лучше с тех пор, как он меня видел, и это, может быть, опять поможет. Я нахожу совершенно естественным, что больные чувствуют себя спокойнее и лучше в моем присутствии, потому что я всегда думаю о нашем Друге и молюсь, сидя тихонько рядом или гладя их. Душа должна соответственно настроиться, когда сидишь с больными, если хочешь помочь им, нужно стараться стать в то же положение и самой подняться через них или помочь им подняться через последование нашему Другу.

Теперь, мой дорогой, я должна кончить. Да благословит и да сохранит тебя Бог от всякого зла! О, как хочется быть вместе в такие трудные времена, чтобы все разделять с тобой!

Целую и крещу без конца, Ники милый. Твоя глубоко и страстно тебя любящая старая женушка

Солнышко.

Царское Село. 9 ноября 1915 г.

Мойлюбимый,

Пасмурно, тает и очень темно. Я вчера вечером ходила в наш лазарет, сидела некоторое время у постели Смирнова, — температура все еще высокая, но дыхание более спокойное. Поздоровалась с другими — трое из них лежали на спине, играли на гитаре и были очень оживлены.

Ксения телеграфировала, что Ольга приезжает к ней на несколько дней. Я очень рада — это принесет ей огромную пользу, потому что ее нервы, по-моему, расстроены с тех пор, как она побывала в Петрограде, где прожужжали ей уши ужасами, да и в Киеве Милица и Стана извели ее своим злословием.

В одной германской газете пишут, что в то время, как союзники теряют время, рассуждая о Румынии, “мы и Болгария не теряем времени и ведем наши приготовления”. Да, они никогда не мешкают, а наши дипломаты самым жалким образом все проворонили. Интересно, удастся ли энергичному Китченеру что-нибудь поделать с Тино [528]. Только бы поймать германские подводные лодки в Черном море! Они высылают их все большее число и совершенно парализуют наш флот. Интересно, что Веселкин тебе расскажет. — Надеюсь, что они хорошо укрепили румынско-болгарскую границу, — всегда лучше рассчитывать на худшее, так как немцы стягивают теперь туда все свои силы. Глупо мне все это тебе писать, когда ты в 1000 раз лучше меня знаешь, что предпринять, но мне не с кем говорить на такие темы. Но сколько народу они туда посылают! Я бы хотела, чтобы мы хоть немного поторопились. Как я рада, что ты доволен всем, что видел в Рени, и что Веселкин хорошо работает! Как он был, наверное, горд, когда показывал тебе свою церковь, — только бы она не пострадала от переездов!

Я принимала Альтфатера, Погребнякова, Руммеля и Семенова из лейбгвардии 1 артиллерийской бригады, так как сегодня их праздник, и эти трогательные люди принесли мне 1000 р., Ольге 180 р. и Татьяне 150 р. Я ходила с Татьяной на панихиду по Эшаппаре. Там были — Баранов, совершенно поседевший Коцебу, Яковлев, Шуленбург, Каульбарс, Княжевич и все дамы.

Так как мой поезд стоит без дела в Двинске, то велела на нем перевезти тело.

Царское Село. 10 ноября 1915 г.

Мой любимый,

С каждым утром становится все темнее. — почти весь снег стаял — три градуса тепла. Теперь письма уходят гораздо раньше — поезда, оказывается, изменены. Кстати, решил ли ты что-нибудь относительно сенатора для ревизии железных дорог и угольных складов, чтобы все привести в движение, потому что это действительно позор? В Москве нет масла, и здесь недостаток многих вещей, и цены растут, так что даже богатым трудно стало жить. — Все это известно в Германии, и она радуется нашей дурной организации, что истинная правда.