Никита Ломагин - Неизвестная блокада

Говоря о мемуарах ленинградцев военной поры, следует отметить, что немногие жители блокадного города (практически исключительно представители интеллигенции) вели дневники. Наиболее полно в них отражены первые военные месяцы и период с середины 1942 г. до конца войны. Примечательно, что ленинградцы старались избегать обсуждения в своих дневниках каких-либо внутриполитических тем. Дневники дают представление об общей повседневной картине жизни. В них много деталей быта, описаний ощущений, страхов. Материал по политическим вопросам весьма скуден. Да и цели написания дневников преследовались разные. О.В. Синакевич в конце ноября 1941 г. сделала следующую запись о значении ведения дневника: «...сейчас важно вести дневник, записывать в него все, без разбора, — все мелочи нашей теперешней жизни, нашего домашнего быта в условиях осажденного города ... все случайные уличные встречи и наблюдения, анекдоты, все мимолетные мысли, потому что не нам сейчас судить, что со временем явится наиболее ценным для воссоздания полной картины переживаемых нами исторических дней» 32.

Общим для всех выявленных нами дневников была жесткая самоцензура их авторов (А. Болдырев, А.Остроумова-Лебедева и др.), нежелание высказывать свои суждения о политических вопросах. Образцом описания «физиологических настроений» был дневник известного ученого востоковеда А. Болдырева 33. В нем, как и в подавляющем большинстве других дошедших до нас рукописей, почти нет политических оценок событий. Его цель — «зафиксировать лишь самые простые, повседневные факты нашего осадного быта — дома и в Эрмитаже», да и они отражались «... лишь в десятой части того, что видел и слышал» 34.

А. Остроумова-Лебедева, например,в январские дни 1942 г. многократно отмечала, что она не будет рассказывать о тех преступлениях и ужасах, которые происходили в городе на почве голодания 35. Тем не менее, сам факт этой внутренней цензуры говорит о многом. Однако избежать упоминания о страшных последствиях, связанных с голодом (о каннибализме, краже детей и др.) А. Болдыреву, А. Остроумовой-Лебедевой и многим другим не удалось.

В дневниках отразилось усложнение отношений между ленинградцами, разрыв внутренних связей, замена коммунитарности боязнью ближних, вытеснение милосердия и сострадания желанием мести и т. п. Дневники свидетельствуют о том, с какого времени тема смерти стала главной. С начала войны и до 1944 г. большое внимание у представителей старшего поколения проявлялось к информации СМИ о союзниках в борьбе с Германией. В дневниках есть упоминания и даже вырезки практически статей, посвященных выступлениям лидеров союзных держав. Если в первые два года войны в дневниках записи о лидерах союзников носили восторженный характер, то уже в 1944 г. отношение к союзникам изменилось. А.Остроумова-Лебедева, например, писала о том, что Рузвельт «копирует» советский опыт, что русский народ выполняет в войне мессианскую функцию, что «не нам нужны перемены, а им» (Франции, Англии и Соединенным Штатам).

Дневники свидетельствуют о сложной эволюции религиозных чувств ленинградцев, которая к концу войны у одних выразилась в разочаровании в христианстве, а у других — в обретении новой веры — веры в Бога. Дневниковые записи позволяют также выявить то, что присутствовало на «бытовом» уровне и не находило отражения в донесениях партийных органов и УНКВД. Например, бытовой и «внутренний» антисемитизм, как это явствует из дневников ленинградцев, был достаточно высок в первые военные месяцы. При этом интересно отметить, что если документы СД также свидетельствовали о росте антисемитских настроений в 1941—1942 гг., то в материалах УНКВД упоминания об этом встречаются куда реже. В условиях отсутствия успехов на фронте, непатриотичного поведения отдельных представителей лиц еврейской национальности, слабости советской пропаганды на фоне массированного пропагандистского воздействия нацистов на поверхность вышла «русская стихийность» — антисемитизм. Однако антисемитизм не смог развиться в мощное движение, так и оставшись, преимущественно, на бытовом уровне. Более того, эвакуация большей части еврейского населения сама собой сняла остроту этой проблемы. Вместе с тем, в отличие от сводок НКВД, в которых фиксировались антисоветские проявления (подчас спонтанно рефлексивного характера на то или иное событие), в дневники попадали более взвешенные суждения, лишенные, как правило, первой эмоциональной волны. При этом поводы для выражения того или иного мнения были одни и те же.