Феликс Саусверд - Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб

— Знаете что, товарищ Ян, пусть мои родители послужат своей власти на этом свете еще раз. Я их дочь, их репрессировали в тридцать седьмом, Смоленск пал 16 июля, вот я и иду в Латвию к родне. И все, — просто заключила она.

Ян согласился, обсудил вариант со своими подчиненными и начальством. Кто-то поморщился, что как это будет выглядеть в политическом плане: дочь репрессированных бежит к немцам и вообще… Но Ян, который не желал ее обидеть и навязывать ей эту мысль сам, но подвел Ольгу к ней, показав тупики иных вариантов, только и ждал такого предложения. Между собой они называли это решение «смоленским вариантом».

Этот ход давал возможность выпутаться, по его мнению, из любой ситуации с точки зрения личной безопасности. Проверят немцы — все сходится: и Смоленск, и родители, и учеба, и дочь, и муж. Но какие преимущества это могло дать для работы, Ян представлял туманно: в Москве еще не знали, честно говоря, режима оккупационных властей, и Ольге предназначалось пробить брешь в этом незнании…

— Значит, согласились? — повторила Ольга. — Когда и как я перейду туда?

— Подожди, подожди, не гони лошадей! Будем гнать — телега перевернется и мы убьемся. Надо все обдумать.

— Я думаю, вы меня перебросите где-то поближе к Латвии, да? — осмелела в своих предположениях Ольга.

— Нет, — помотал головой Ян, — надо, чтобы ты побывала еще раз в Смоленске. Не всегда короткий путь оказывается самым удачным. Пусть тебя в Смоленске кто-то из знакомых увидит. Ты им скажешь, что хотела эвакуироваться в Москву, к дочери, не дошла, по дороге вывихнула ногу, пролежала в деревне почти два месяца, и этим сроком ты закроешь нашу подготовку, вернулась домой, в Смоленск, что делать не знаешь, пойдешь к родне в Латвию. Подходит?

— Логично, а в какой деревне я лежала?

— Вот здесь точности не требуется. Ты же там не была. Просто в деревне, в ста километрах от Смоленска, там от деревни два дома осталось, русские отступили, немцы прошли на восток к Москве. И все. В Смоленске тебя проверят — и все сойдется. Знакомых найди не дураков, чтобы подтвердили твои шатания, а деревню ты не запомнила, тебе не надо же было тогда предполагать, что будешь давать показания господам фашистам, ведь так?

— Да, иначе подозрительно окажется — ах, какая я умная, все помню.

— Если ты в Смоленске не побываешь, у тебя не будет крепкого тыла, — гнул свое Ян. — Твое положение окажется каким-то туманным, верь — не верь. Другое дело — партизаны, они в лесах, они на нелегальном положении, им документы не нужны, а если потребуются, то лишь чтобы отбрехаться от старост или полицаев, которыми немцы напихивают села. И вот что, Ольга. В эти оставшиеся дни давай поработаем над твоим внешним видом и лексиконом.

— Вам что-то не нравится, мой латышский вас не устраивает? — вспыхнула она.

— Подожди, подожди! Язык у тебя нормальный, не твоя вина, что на родном языке ты уже пять лет, когда родителей увезли, не говорила. Это объяснение всегда при тебе, да и экзамены тебе устраивать по языку не будут. Смоленск не Рига, это все поймут. Речь о лексиконе. Ты жертва большевиков, ты бежишь к родне, в Латвию…

— А до этого я бежала в Москву, почему, спросят? — разозлилась Ольга.

— К дочери и мужу двигалась тогда, а сейчас там фронт проходит. Осталась Рига, — отпарировал Ян. — Подходит?

И не дожидаясь ответа, он продолжал в одобряющем, ласковом ключе:

— Тебе надо побольше злости, если хочешь знать, даже какого-то кривляния, гримас на лице, понимаешь, отвращения к нашему строю, боли за родителей и…

— Вы хотите, чтобы я уже здесь сейчас впала в истерику? Вот увижу фашистов, тогда…

— Да нет, не то. Они твои освободители, а ты кипишь недовольством, обидами по отношению к нам.

— Погодите, погодите, товарищ Ян, — скопировала Ольга его манеру разговора, — но не все сразу. Ненависти как таковой я наберусь, успею, посмотрю, что от Смоленска осталось и использую свои чувства как надо в разговорах с ними. Вы что хотите, чтобы я вас сейчас в оборот взяла за своих родителей? Так вы меня отправите не в бой на запад, а в лагерь на восток, — вдруг выкрикнула Ольга.

Ян опешил. Такого замыкания, такого выброса искр, всплеска эмоций он не ожидал. «Так вот она какая! Вулкан в засаде. А что если… А что, если родители перетянут, ведь это может случиться? Теоретически, а? Я ошибся? Ошибаются и не такие деятели. Тогда конец мне. Восток мне светит. Да черт со мной! Идея скомпрометируется. Выходит, если родители там… то детям не верить? Одна несправедливость порождает другую? Но в конце концов у нее муж, ребенок. Нашел! Она же туда идет жизнь отдать за Родину, за Сталина! За родителей, за тебя, за всех нас кабинетных стратегов, за писарей, так сказать». Почему-то в уме проскользнула фраза о том, что писарей и блядей Петр I при построениях распоряжался ставить на левом фланге. В последних рядах. На правом те, кто в бой идут. Она идет в бой, и надежд, что останется живой, мало до ничтожности, до призрачности. То, что сейчас ты мусолишь здесь, на теплой даче — одно, а она там, эта бедная девочка, окажется щепкой в мутном потоке войны, беженцев, оккупантов, в незнакомой Латвии, неизвестном ей образе жизни. Ты толкуешь ей о том, чего сам не знаешь. Если бы увидеть все своими глазами, посмотреть на оккупационные порядки, а потом учить этих мальчишек и девчонок. Завтра же пойду к начальству, пусть дадут возможность мне и подчиненным поехать и подопрашивать пленных, может окажется и кто-то из бывших в Риге. Почему бы и нет?..