Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну

По инициативе губернаторов массовые расстрелы демонстраций произошли 18 октября в Минске и Белостоке, а 20-го – в Севастополе, где толпа пыталась взять штурмом тюрьму.

В Житомире погиб Н.И.Блинов – соратник Гершуни и Азефа, член первого состава БО ПСР – он пытался защищать евреев от погрома. Это был не единственный русский интеллигент, так завершивший жизненный путь.

Манифест стал как бы референдумом по вопросу об отношении населения к существующей власти, причем вопрос был задан в очень провокационной форме. Власти как бы сыграли в игру: а что будут делать российские верноподданные, если им вдруг взять и предоставить свободу? Ведь как показали все последующие события ХХ века, всерьез-то никто и не собирался давать россиянам свободу – до сих пор они, например, не имеют свободы владеть собственной землей.

Самое поразительное, что сами авторы этого удивительного эксперимента заведомо не понимали, что творят: и Николай II, и Витте, и прочие лица, причастные к изданию Манифеста, никакой провокацией не занимались, а воображали, что решают утилитарную политическую задачу – вводят в России некое подобие конституции; точно такая задача с большим или меньшим успехом ранее была решена в десятках европейских и заморских больших и малых монархий. Тем более интересны результаты этого необычного эксперимента.

В первый момент ответ дали те, для кого вопрос был решен однозначно и давным-давно: если им дать свободу, то они не потерпят монархии Николая II ни под каким видом – это было очевидным мотивом антиправительственных демонстраций. Такой ответ был ясным и недвусмысленным. После чего пришла очередь отвечать всему остальному населению.

Ответ последнего тоже оказался ясным и недвусмысленным: народ не потерпит даже физического существования тех, кто выступает против прежней власти. Такой ответ повторял стандарты и стереотипы еще времен «хождения в народ», когда население сдавало незадачливых пропагандистов в полицию. Теперь ответ носил вдобавок по-настоящему зверский характер.

Правда, как отмечалось современниками, только меньшинство населения принимало участие непосредственно в погромах и убийствах. Но, во-первых, этого меньшинства заведомо хватало, чтобы подавить сопротивление противников режима, а, во-вторых, никакое меньшинство не может столь активно действовать без достаточной моральной поддержки вечно молчаливого большинства.

Соотношение сил сторонников и противников режима было столь очевидным, что спасти последних от физического уничтожения могло только силовое вмешательство власти. От властей это, как отмечалось, больших сил и не потребовало, но ведь и не слишком многочисленные насильники, грабители и убийцы должны были не на шутку утомиться после трех дней нелегкой и непривычной работы.

Только в столицах соотношение сил показалось недостаточно четким – и притом исключительно благодаря реальной силе все той же власти, мнимую слабость которой постарались отметить все современники: ни в Москве, ни в Петербурге в октябре 1905 года администрация все же не позволила вволю разгуляться страстям. Такой неясный исход эксперимента спровоцировал его дальнейшее продолжение – уже по чистой инициативе революционеров: декабрьское восстание в Москве и все прочее.

Правильный вывод, таким образом, сделан не был, а ведь он должен был быть весьма четким: только твердая царская власть (не обязательно с сохранением абсолютной монархии) могла в тех условиях сохранить возможность существования оппозиционного общества (включая и интеллигенцию, и национальные меньшинства) и обеспечить его безопасность от остального народа.

Вся история России, начиная с 1917 года, подтверждает правоту этого тезиса: кончился царизм – и интеллигенцию неудержимым потоком понесло кого в эмиграцию, кого – в ГУЛАГ, а кого – прямо в расстрельные подвалы, а евреи едва избежали судьбы чеченцев и калмыков 1944 года и поголовной отправки в Биробиджан. И никакая лояльность по отношению к новому режиму от этого не спасала.

А ведь все это можно было понять еще в «дни свобод».

Причем, как подтвердили события уже более поздних времен (когда в 1917-1918 году от прежде любимого царя окончательно отвернулась почти вся Россия), совершенно неверным оказался и вывод, который предпочли сделать Николай II и придворная челядь: что народ безоговорочно выступил за царя и сохранение прежнего режима. Обратим внимание на то, что почти нигде выступления масс не начинались непосредственно с монархических манифестаций; всегда этому предшествовала демонстративная радость тех, кто приветствовал Манифест. Следовательно, гораздо уместнее считать движущей силой и черной сотни , и широчайших масс русского народа не столько позитивные чувства к царю и его режиму (начисто исчезнувшие в 1917 году), сколь негативное отношение к богатым, образованным и чуждым по духу – барам, интеллигентам, жидам и прочим инородцам. Именно этим мотивам поведения масс было суждено надолго пережить и 1905, и 1917 год.