Марк Солонин - 22 июня. Анатомия катастрофы

Ленина еще понять можно. Проведя лучшие годы жизни в эмигрантских кофейнях Парижа и Цюриха, в узком кругу сектантов-фанатиков, он оторвался от реалий российской жизни и всерьез поверил в то, что русский мужик пойдет на войну ради «торжества Мировой Революции». Но товарищ Сталин — беспринципный прагматик и холодный реалист — как он мог пойти таким путем? Да, конечно, потом Сталин опомнился, разогнал Коминтерн, достал из запасников светлые образы «царских генералов», а Александр Невский занял в пропаганде место создателя Красной Армии Льва Троцкого... Но все это будет потом. А на войне опаздывать смертельно опасно.

Еще более значимым для темы нашего исследования является другое различие между большевистской и фашистской диктатурами.

К моменту начала советско-германской войны Гитлер выполнил большую часть своих обещаний. Сталин и большевики надули доверившихся им простаков почти во всем.

Гитлер объединил всех немцев в одном государстве, дал каждому рабочему работу и достойную зарплату, создал впечатляющую систему социальной поддержки материнства и детства, многократно расширил территорию рейха, провел немецкую армию под триумфальной аркой Парижа, не обидел никого из тех представителей старой элиты Германии, кто согласился работать с новой властью. Гитлер не боялся показать немецким рабочим реальные картины жизни сталинского «государства рабочих и крестьян». Выступая с радиообращением к нации 3 октября 1941 г., он мог сказать: «Наши солдаты пришли на земли, 25 лет бывшие под большевистской властью. Те из солдат, у которых в сердцах или в умах еще жили коммунистические идеи, вернутся домой, в буквальном смысле этого слова, исцеленными... Они прошли по улицам этого «рая». Это — исключительно фабрика по производству оружия против Европы, выстроенная за счет жизненного уровня граждан...»

Большевики выполнили только одно из множества своих обещаний: обещали вырезать всех «господ» под корень — и вырезали. Причем с большущим перебором. Во всем остальном обман был полный.

Делить экспроприированное у экспроприаторов, проще говоря — награбленное, — они ни с кем не стали. Несмотря на астрономические суммы, изъятые у царской семьи, аристократии, церкви, частного капитала, реальный уровень жизни большей части населения богатейшей страны мира оставался таким же нищенским, каким он был и до революции.

Вместо обещанного равенства появилась новая знать, которая в стране нищих и людоедов летала на самолетах, каталась на лакированных «паккардах», жила в имениях великих князей, отдыхала на императорских пляжах, одним словом — наслаждалась жизнью по стандартам американских миллионеров.

Обещания переселить семьи рабочих из бараков во дворцы закончились тем, что немногие уцелевшие дворцы были превращены в перенаселенные, загаженные коммунальные ночлежки.

Обещания отдать «заводы — рабочим» закончились тем, что бывшие вольнонаемные рабочие были превращены в крепостных, лишенных даже права уволиться с завода, на котором они работали в три смены за жалкие гроши, но получали полновесный лагерный срок за получасовое опоздание.

Помещичьи земли, захваченные крестьянами в 1917 г., у них отобрали. Вместе со всем нажитым трудом и потом имуществом, вместе со свободой, а у многих — и вместе с жизнью. Нищета, в которой прозябал смоленский или новгородский колхозник, потрясла немецких солдат, которые просто не могли поверить, что люди в Европе могут жить так.

За редчайшими исключениями все военные, инженеры, экономисты, дипломаты старой России, которые добровольно пошли на службу к большевикам, до июня 1941 г. не дожили — их расстреляли или «стерли в лагерную пыль».

Так какая же пропаганда могла восполнить такой обман, такой крах надежд и ожиданий миллионов людей?

Вот поэтому товарищ Сталин за тридцать лет своей власти так и не съездил ни в один колхоз, не посетил ни одного заводского цеха и хороводы с ребятишками не водил. Он не искал любви народных масс, да и вряд ли верил в ее существование. Ему нужна была одна только покорность, покорность абсолютная и нерассуждаюшая, и он добивался ее одним известным и доступным ему способом. Террором. Массовым и чудовищно жестоким террором. Он был убежден, что всеобщий страх — это и есть тот камень, на котором будет покоиться его незыблемая власть, и «врата ада не смогут одолеть ее...».

Это и была главная ошибка его жизни.

Что и говорить — страх наказания является мощным инструментом воздействия на поведение человека. Отрицать это бессмысленно. Но еще более абсурдными были надежды товарища Сталина на то, что задавленный террором народ можно поднять на Великую Отечественную войну. Многие годы безраздельно и бесконтрольно управляя Россией, Сталин так и не понял смысл мудрой русской поговорки: «Клин клином выбивают». Сильнейший удар, нанесенный вермахтом, разрушил старый страх новым страхом, а револьвер чекиста потускнел и затерялся среди грохота тысяч орудий, среди лязга гусениц тысяч танков. И тогда сталинская империя, скрепленная террором и террором управляемая, стала стремительно и неудержимо разваливаться.