Питер Эйрл - Жизнь и эпоха Генриха V

Именно в промежуток между подавлением валлийского восстания и восшествием на трон принц Уэльский приобрел репутацию сорвиголовы. И хотя история не подтверждает существования шекспировских друзей-пройдох принца Хэла [13], вероятно в подобной репутации Генриха была некая доля правды. Было бы странным, если бы все оказалось иначе. Для юноши, с тринадцатилетнего возраста проживавшего в военных лагерях, было бы ненормальным полностью избегать обыкновенных развлечений, которым предавались воины. Не было странным и то, что во всех буйных выходках принц всегда был первым. Ведь он все-таки был лидером по натуре. И если Уэльс и Честер предлагали в распоряжение распущенного воина скудные возможности для развлечений, то Лондон можно было всегда посещать в зимние месяцы, когда военные действия в эпоху Средневековья обычно прекращались. После окончания восстания Генрих в основном жил в Лондоне и несомненно продолжал предаваться развлечениям в свободное время, когда не был занят в Совете. Но на самом деле мы очень мало знаем о его досуге. В отличие от своего дяди, епископа Бофора, после бурных похождений в молодости Генрих не оставил после себя незаконнорожденных детей. Дошедшие до нас детали включают одну-две истории, повествующих о его драках на улицах и других подобных скандалах, а также часто цитируемые отрывки из работ хронистов, в которых утверждается, что принц «пылко служил Венере и Марсу» или «лишь изредка совершал подвиги на честь Венеры и Марса на протяжении всей жизни своего отца». Поскольку подобные высказывания можно встретить во многих источниках, появляются большие сомнения, что принц был необычайно буйным молодым человеком, «гулякой, который часто сквернословил, пил, танцевал и пировал всю ночь напролет». Для того чтобы узнать подробности, читателям придется, как и Шекспиру, воспользоваться своим воображением.

Слухи о выходках сына, его популярности и подозрения в измене, должно быть, огорчали отца, который, без всякого сомнения, как и многие другие отцы, напрочь позабыл о своей молодости. По меньшей мере два раза отношения между ними обострялись не на шутку, пока принц с удивительным сочетанием высокомерия и смирения не помирился со своим отцом. Высокомерие его проявилось в городе, куда он въехал со своей свитой вооруженных людей под возгласы толпы; смирение он выказал перед своим отцом, поклявшись в своей верности и пообещав подчиняться.

Но дни Генриха Болингброка постепенно клонились к закату; в марте 1413 г. в Иерусалимской палате в Вестминстерском дворце в результате очередного и на этот раз последнего приступа он скончался. То, что принц якобы примерял на себя отцовскую корону в то время, когда его отец лежал на смертном одре, является еще одной из историй, которыми окутана молодость будущего героя. Один из панегиристов принца принимает на веру эту историю и оправдывает опрометчивый поступок своего героя, объясняя это тем, что если бы принц не взял эту корону, ею мог завладеть кто-нибудь другой. Ее, например, могли отдать двадцатидвухлетнему графу Марчу, который на тот момент стал более подходящей кандидатурой, чем в 1399 г. Об этом же беспокоился и умирающий король, который разрывался между угрызениями совести и надеждами на будущее своего дома. Согласно одному французскому хронисту, король спросил принца, какое у него будет право на корону, «если, как ты хорошо знаешь, у меня такового никогда не было». Ответ принца был четким и убедительным. «Милорд, вы его хранили и защищали мечом, и я так же намерен защищать его всю свою жизнь».

Если во время рождения Генриха небеса молчали, то в момент его коронации они повели себя достойно, произведя на англичан глубокое впечатление. Сильная снежная буря опустилась на землю, погребя под снежными сугробами людей, животных и дома. Объяснения этого знамения нового царствования мудрые люди искали в Священном Писании. Результаты несколько сбивали с толку. Белый свет снега символизировал чистоту, его мягкость – милосердие, но холод снега означал холод строгого и непреклонного правосудия. Неистовство, с каким снег разносился по земле, символизировало неистовство короля на войне. Все мудрецы оказались правы, поскольку Генриху подходили эти характеристики. Подобная двусмысленность была характерна для той эпохи. Во время войны мужчина не мог быть одновременно и христианским государем и удачливым королем-рыцарем, не обладая теми личными свойствами, которые современным писателям сложно интерпретировать.