Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Опасного противника усмотрели хозяева в женщине, когда нападали на нее с такой ненавистью.

Другая, по общему мнению, не выдержала бы такого позора, Орина же не сдавалась - упрямая, гневная, она призывала сход не покоряться властям, не платить податей, гнать податных инспекторов, не выдавать недоимщиков и чтобы никто не шел в понятые. Мало ли распродано бедняцких хозяйств за недоимки? Мало ли она насмотрелась, наслушалась, как Мамай советовался со старшиной, кого описать, чье имущество распродать, у кого что забрать? Мало ли они заграбастали сиротского добра?..

Рев, поднявшийся при этих словах, заглушил голос женщины. Мамай и его присные были возмущены до глубины души. Орина делает непристойные выпады против честных людей! Она хочет посеять раздор среди людей. И даже гласный Деркач это признал, стал на защиту хозяев - все крестьяне одинаковые труженики! Теперь и он увидел - опасная женщина.

- А она правду говорит, - пробивались сквозь шум выкрики - люди похваливали Чумакову дочку: умная женщина!

- Не допускать, чтобы Калитка распродавал бедняцкое добро за недоимки, будем гнать хозяев, которые наживаются на людских несчастьях! решил сход.

Иван Чумак пыхтел трубкой, хмурый, недовольный, - может быть, потому, чтобы никто не угадал отцовской гордости за дочку.

- Спасибо тебе, дочка! - сказал Захар, обнял и при всех поцеловал Орину в голову.

Даже прослезилась она - сколько волнений выпало на ее долю сегодня. Некоторые дивились неспокойному ее нраву. Недавно еще Орина сама едва вырвалась из беды. Сидела бы тихо, молча. Другая и на люди-то стыдилась бы показаться. Так нет, толчется среди народа, заботится о других - не обойдутся без нее!

Добросельский уже утерял способность удивляться - даже женщина, забитая, молчаливая, покорная, духу которой раньше тут не было слышно, теперь осмеливается подбивать людей к неповиновению, к бунту против властей и порядка. Что же будет дальше? Кто знает, какие силы и неожиданности таит деревня? А пока что земский считает необходимым распустить сход, на сегодня довольно.

Орина, раскрасневшаяся и взволнованная, шла среди людей, сход с уважением расступался перед молодой женщиной, которая склонила-таки на свою сторону мнение громады. Подруги, как в лихорадке, ждали ее под осокорями, они перемучились за нее душой, когда хозяева издевались над ней... Все вытерпела, поборола и победно возвращалась, словно вырвалась из огня. Подруги не сводили с нее восторженных глаз, счастливые, гордые обнимали ее, так и льнули - разве девушки могут пережить спокойно какое-нибудь событие? Яков Калитка прятался за спинами, держался в стороне, пристыженный, нелюдимый. Он исподтишка посматривал на Орину с жадностью, ненавистью... Распутна, бросила мужа, и ничего нельзя сделать приобрела признание, уважение общества. Мало того, Яков сам, стал посмешищем в глазах людей. Голытьба, батраки руководят общественным мнением. Взять хотя бы Павла - все село теперь прислушивается к его словам, а он ведет среди людей непонятные речи привычно, смело. Стал ли бы кто-нибудь слушать, скажем, Якова, Левка? Да и способны ли были бы они на эти разговоры? И куда это свет поворачивается? Подруги обступили Орину, закрыли ее спинами, искоса поглядывали на Якова, высмеивали и издевались. Напрасно Яков пришел, только натерпелся стыда.

Земский хочет распустить сход? Без приговора? Постойте, еще Захар не высказался. Он протискался на видное место, и люди дружно зашумели - не разойдемся! Целый день толклись и ничего не решили!

Под натиском схода земский должен был подчиниться, однако на земского теперь не очень-то обращали внимание - если уж общество допускает непристойные выпады даже против престола, то что ж ему-то жаловаться!

Кто не горит желанием послушать Захара?

- Панские земли сдавили село, куда ни сунешься, налетишь на штраф! (Кто скажет ясней?) Мы уже трижды оплатили землю, сколько с нас еще тянуть? На наши трудовые деньги строят школы, да мы в них не учимся. Мы отдаем своих сыновей в солдаты, а они нас секут нагайками. У нас, крестьян, нет никаких прав, разве что право платить подати... Если в солдаты - повинность, а как учиться - негде... И кровь проливай за панов на войне, и подати плати. И нет нам ни в чем просвета, только попы затуманивают наши головы.

Никак не кается Захар, снова повел речь против веры, забыл, как ему на ярмарке намяли бока. Известный своим благочестием, Мамай (выпил ли он хоть одну чарку не перекрестившись?) угрожающе предупредил Захара: