Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Когда узнал, что Орину посватали за Якова, Павло задумал идти куда глаза глядят. Отец поначалу отговаривал, а потом понял, что сыну нет жизни на селе, и отпустил его в волость. Мать тоже благословила, - может, в чужих людях, на далекой стороне, он найдет свое счастье, вернется живой, здоровый и при деньгах...

Старшина выругал отца: единственный сын у него, и того отпускает в шахту. Укорял за сына: плохо о нем говорят, мутит народ, знается с пришлыми людьми, которые шатаются по селам, подбивают народ против правителей и помещиков. Старшине жалко отца, а то бы давно обломал сыну рога. Дойдет до земского, тот не пощадит. Насилу отец упросил старшину, чтобы смилостивился, - парень молодой, что он понимает? А паспорта старшина не дал. Молод. Кроме того, придется еще семье Скибы летом снова отрабатывать. Сын поступит внаймы в экономию на срок, а отец будет управляться на поле Калитки. Старшина не хочет терять дарового работника.

Да и куда Павлу податься, всюду заводские машины стоят, заводы закрываются, люди из городов возвращаются в деревню. Жить не на что, ремеслом никто в семье Скибы не владеет. Надо стараться наладить хозяйство. И вот бьются, задыхаются, а толку мало. Нет выхода. Треклятое время! И так всегда. Все неудачи и неудачи. И куда деться? А тут еще дивчину-подругу отнимают, калечат душу, глумятся...

Орина упрекает его. А легко ли ему это слушать? Томишься, томишься, на душе тяжко, - ну и зальешь душу...

В этих словах девушка почувствовала безмерное горе любимого. Она была бы рада всей своей жизнью помочь, защитить его от всех напастей. Горячо забилось ее верное сердце, затуманилась голова, девушка припала к милому...

...Мерцали, расплывались печальные звезды в синеве неба...

12

Стояла за столом, людей не видела, поневоле вышла замуж, отец через стол звучно хлещет, бьет по лицу, молодой на посаде* сидит как пень, а она кланяется:

_______________

* П о с а д - место, куда сажают жениха и невесту.

- Простите, батечку, простите, матинко...

Тряпье висит на ней, солома, мочало - глумление, посмешище.

Орина кланяется отцу, матери, всему кругу гостей, произносит положенные слова, чтобы простили.

Отец через стол бьет дочку, покорный вековым обычаям.

- Прочь с моих глаз.

Девушки стоят у порога, болеют сердцем за Орину. Загрустили свадебные подруги. Сколько было хлопот, пока убрали молодую, украсили цветами, заплели, выложили, распустили густые русые косы, вплели широкие яркие ленты, рассыпали монисто, с жалобными песнями провожали:

Ой, загули голубоньки на водах

Час тобi, Орино, на посад...

Все сверкало на ней, горело, сияло. Люди в церкви не могли насмотреться, налюбоваться, когда она, бледная, красивая, стояла под венцом. Сколько затаенных завистливых взглядов, вздохов вызывала молодая! Сошлись из всех окрестных хуторов, сел - ведь у самого старшины свадьба! Иные завидовали молодой, что идет в богатый двор, но едва ли не больше всего молодому - неказистый желтолицый парняга, недалекий, взял этакую кралю!..

И вот теперь хула. Осмеяли, выставили на глумление, сделали пугалом, бабы нацепили тряпье. Больше всего старалась пышная Секлетея Мамаева, да с ней еще откормленная Мотря Морозиха.

Ульяна Калитка, Мамаева Наталка, Настя Морозиха, девушки хозяйские, злорадствуют: пришла на хозяйский двор голая, на сытый кусок польстилась, на легкий хлеб, соблазнилась богатством, да еще и гулящая, нечестная...

Лукия бога молила, чтоб мать-земля ее поглотила, укрыла от страшного надругательства. Она не смела смотреть людям в глаза. Позорище, срам упали на ее голову - недоглядела дочку. Совсем занемогла женщина - на все село хула, хоть не выходи на люди.

Тем временем пьяные буйные гости исписали рогачами, обколупали всю печь - большую печь богатого дома, издолбили глиняный пол, намешали в ведре с водой пепла, вылили молодой под ноги... Знатные люди к Калиткам съехались на свадьбу, а тут оказалось, что молодая нечестная. Гости, родня в пьяном угаре перевернули все вверх дном, и важный хозяин должен был терпеть, покоряться, - издеваясь над молодой, потешаясь над отцом, свекром, гости чтут славные прадедовские обычаи, чтоб другим было неповадно...

Лукия вытирала кончиком платка красные глаза, тужила, горевала: ославила родителей дочка. Разве же мать за ней не глядела, разве же она ее не холила? Иван Чумак, праздничный, нарядный, в вышитой рубашке, в фабричном сукне, карает отцовской рукою дочь за тяжкую провинность перед миром. Дочь медленно кланяется, покорная, суровая, молчаливая. Знает, что натворила.