Пётр Кропоткин - Анархия

Будучи рассадником чиновников, которых он поставлял в большом количестве после каждого шага вперед, сделанного Революцией (10 августа, 31 мая), Клуб якобинцев был укрепленным лагерем буржуазии, пришедшей ко власти, против уравнительных стремлений народа. Именно за это — за то, что он сумел помешать народу идти по пути уравнения и коммунизма, его и прославляет большинство историков.

Нужно сказать, что этот Клуб имел очень неопределенный идеал, а именно всемогущее государство, не терпевшее в своей среде никакой местной власти, как, например, независимых суверенных коммун, никакой профессиональной силы, как, например, рабочих союзов, и ничьей воли, кроме воли якобинцев Конвента, что привело неизбежно, фатально, к диктатуре полицейского Комитета общественной безопасности и, так же неизбежно, к Консульской диктатуре и к Империи. Вот почему якобинцы разбили силу коммун, и в особенности Парижской Коммуны и ее секций (преобразовав их сначала в простые полицейские участки, поставленные под надзор Комитета безопасности). Вот почему они начали войну против церкви, стараясь, однако, поддержать духовенство и церковное служение; и вот почему они не допускали ни тени провинциальной независимости и ни тени профессиональной независимости в организации ремесел, в народном образовании и даже в научных исследованиях, в искусстве.

Фраза Людовика XIV «Государство — это я!» была игрушкой в сравнении со словами якобинцев «Государство — это мы». Это было поглощение всей национальной жизни пирамидою чиновников. И все это должно было служить для обогащения известного класса граждан и в то же время для удержания в бедности всех остальных, то есть всего народа, кроме этих привилегированных. Но такой бедности, которая не есть полное лишение всего, нищенство, как это было при старом режиме, потому что голодные нищие не становятся рабочими, в которых нуждается буржуазия; но бедности, которая заставляет человека продавать свою рабочую силу кому бы то ни было, кто желает эксплуатировать его, и продавать ее по цене, которая позволит человеку лишь в виде исключения выйти из состояния пролетария, перебивающегося заработком.

Вот в чем состоял идеал якобинцев. Прочтите всю литературу эпохи, кроме писаний тех, кого называли бешеными, анархистами, и кого поэтому гильотинировали или устраняли другим образом, — и вы увидите, что таков именно был идеал якобинцев.

Но тогда напрашивается вопрос: каким образом произошло, что социалисты второй половины XIX в. признали своим идеалом якобинское государство, тогда как этот идеал был построен с буржуазной точки зрения, в прямую противоположность уравнительным и коммунистическим стремлениям народа, проявившимся во время Революции? — Вот объяснение, к которому меня привело мое изучение этого вопроса и которое, если не ошибаюсь, верно.

Объединяющим звеном между Клубом якобинцев 1793 г. и выдающимися социалистами-государственниками был, по моему мнению, заговор Бабефа. Недаром этот заговор, так сказать, канонизирован социалистами-государственниками.

Бабеф, прямой и чистый потомок якобинского Клуба 1793 г., выступил с мыслью, что внезапный удар революционной руки, подготовленный заговором, может дать Франции коммунистическую диктатуру. Но раз он, как истый якобинец, решил, что коммунистическая революция может быть произведена декретами, то он пришел еще к двум другим заключениям: демократия сначала подготовит коммунизм, — думал он, — и тогда один человек, диктатор, лишь бы только он имел сильную волю и желание спасти мир, может ввести коммунизм!

В этом представлении, которое передавалось как священное предание тайными обществами в течение всего XIX в., кроется то загадочное слово, которое позволяет социалистам, вплоть до наших дней, работать над созданием всемогущего государства. Вера (потому что в конце концов это не что иное, как член мессианской веры), вера в то, что явится наконец человек, который будет иметь «сильную волю и желание спасти мир» коммунизмом и который, достигнув «диктатуры пролетариата», осуществит коммунизм своими декретами, эта вера упорно жила в течение всего XIX века. Мы видим, в самом деле, веру французских рабочих в «цезаризм» Наполеона III в 1848 г. и двадцать пять лет спустя видим, что вождь революционных немецких социалистов Лассаль, после своих разговоров с Бисмарком на тему об объединенной Германии, пишет, что социализм будет введен в Германии королевскою династиею, но, вероятно, не династией Гогенцоллернов.