Николай Григорьев - Илья Николаевич

Драгун вышел на середину комнаты. Потеснил от себя собравшихся, расставляя их в ряды, яростно взмахнул рукой и - грянул хор:

Взвейтесь, соколы, орла-ами,

Полно горе горева-ать!

В свободной руке драгуна блеснула кавалерийская труба - и в хор, подкрепляя мелодию, вплелся голос меди.

То ли де-ело под шатра-ами

В поле ла-агерем стоять!

Дирижер подал знак своим мальчишкам. В ответ - рефрен с заливистым подсвистом:

В поле ла... в поле ла-агерем стоять!

Лица поющих - и детей, и взрослых, парней и девушек - раскраснелись. Пели самозабвенно, с неожиданными для самих исполнителей вариациями, и это расширяло мелодию, обогащая ее новыми красками.

Илья Николаевич слушал хор все с большим интересом. Сначала раздражала труба, но и ее открытый, острый звук нашел свое место: песня-то солдатская, требует в исполнении молний и громов, многоголосия, лихости!

Только сев в подводу, Илья Николаевич почувствовал, как он устал от драгуна. Но это была добрая усталость. Покорил его солдат - и сердечностью в обращении с детьми, и своим хором; это уже не только школьный хор, под его медного дирижера, как видно, вся молодежь деревни запела!

Очень хотелось Илье Николаевичу сохранить в школе драгуна. Но ведь неуч, какой же это учитель? Честно признался инспектору, что обучать грамоте не может: пробовал, мол, да испугался путаницы, которую занес в головы ребят. Вот незадача... Хоть сам садись за его подготовку!

Раздумывая на обратной дороге о предстоящих делах, Илья Николаевич все явственнее ощущал: в деятельности инспектора народных училищ границ установить невозможно.

* * *

Наутро Ульянов встал рано. День занимался погожий, подсохло. "А не прогуляться ли в какое-нибудь близлежащее сельцо? - пришло Ульянову на мысль. - Пешочком?"

После всех удручающих впечатлении поездки очень ему захотелось солнышка. Да и с крестьянами то ведь он, по существу, еще не встречался. В Симбирской губернии не менее миллиона крестьян. Выйдя из рабского состояния, крестьянин, несомненно, потянулся к знаниям, к свету, входит в понятия новой жизни. Вот для кого он здесь.

В полях после уборки хлебов голо и пустынно. Но вот пригрело солнце, и торчащая повсюду мелким ежиком стерня затуманилась от пара. У Ильи Николаевича сразу хозяйственная мысль: "Химики взялись за дело - сырость и тепло: живо переработают остатки от снятого урожая в удобрение для следующего! Великий круговорот жизни..."

Порой он снимал фуражку, подставляя голову мягкому, струившемуся над землей теплу: "Благодать!"

Вдали на пригорке, среди деревьев, уже терявших листву, показались строения довольно большого поселка. На передний край выступило богатой постройки здание под красной железной крышей. Яркая, как мухомор, крыша, казалось, чванливо главенствовала над россыпью соломенных кровель.

Ульянов остановился. Внезапная догадка неприятно поразила его: "Неужели удельная?"

Знакомясь в Нижнем с различной педагогической литературой, Илья Николаевич читал и о школах, которые принадлежали не министерству просвещения, а ведомству уделов. Уделы - это поместья, составлявшие собственность царской семьи и разбросанные по всей России. Поместья были столь обширны, что для них понадобился не управляющий, а целое ведомство управляющих. Ведомство уделов обзавелось и школами, в них по особой программе готовили для царских угодий обслуживающий персонал.

Держали учеников в школе семь лет (это называлось "пройти курс семи столов"). Но это отнюдь не значило, что крестьянский мальчик, обычно силком загнанный в школу, получал солидное образование.

Рутина и зубрежка. Строго изгонялись всякие книги для чтения. Полагалось читать лишь Псалтырь, Часовник да "пособие для усовершенствования в нравственности". Наизусть заучивались нелепые схоластические диалоги.

Побои, издевательства. Рассказывалось, к примеру, об учителе, который за провинность ставил мальчика на четвереньки и ездил на нем верхом по классу; случалось, переламывал ребенку позвоночник, - но, цыц, посмей-ка кто-нибудь донести на всевластного учителя!

Пройдя "семь столов" школы, смышленые мальчики (а иных не брали) превращались в лицемеров или в безответных идиотов...

Да, так было! И Ульянов очнулся, как от дурного сна. "Великая реформа девятнадцатого февраля, - подумал он торжествующе, - покончила и с этими ужасами..." И он уже по-иному, с чувством доброй хозяйственной заботливости, взглянул на здание под яркой железной крышей: теперь это земская школа под его, инспектора, опекой.