Сергей Утченко - Древний Рим. События. Люди. Идеи.

Победа при Мунде, когда весть о ней достигла Рима, внушила по свидетельству самих древних, такой страх перед Цезарем и создала ему такую славу, какой никто и никогда не имел до него. Так, по крайней мере, говорит об этом Аппиан. Этими же причинами он объясняет и безмерный, небывалый размах почестей, оказанных Цезарю после Мунды. Мы уже говорили о даровании Цезарю титулов императора, отца отечества, освободителя и о десятилетнем консулате (от которого он, кстати говоря, отказался), но не упоминали пока о других, быть может, менее реальных, но отнюдь не менее пышных почестях.

Например, сенатом было назначено 50–дневное благодарственное молебствие в честь победы. Кроме того, сенат разрешил Цезарю появляться на всех играх в одеянии триумфатора, в лавровом венке, а также носить высокие красные сапоги, которые, по преданию, носили когда–то альбанские цари. Сенат и народ постановили, чтобы Цезарь получил на Палатине domus publica; дни его побед объявлялись праздничными. Во время игр в цирке его статую из слоновой кости проносили на роскошных носилках; кроме того статуи Цезаря воздвигались в храме Квирина и среди изображений царей на Капитолии. Это были уже такие почести, которые по словам Светония, не оказывались до сих пор ни единому смертному.

Вскоре после возвращения из Испании Цезарь отпраздновал новый (пятый!) триумф. Он дал два угощения народу: первое из них показалось самому Цезарю чересчур бедным, и он повторил его через четыре дня. Однако эти празднества (а Цезарь разрешил отпраздновать триумф еще двум своим легатам) произвели на римлян самое тяжелое и неприятное впечатление, ибо речь шла о кровавой победе над согражданами, а не над чужеземными народами или властителями.

Вслед за триумфом Цезарь сложил с себя звание консула sine collega и провел выборы новых консулов на остающиеся три месяца. На эти же три месяца вместо городских префектов, очевидно, были избраны преторы и квесторы (в соответствии с законом Цезаря о магистратах). Таким образом, положение государства как будто полностью нормализовалось: последняя кампания гражданской войны победоносно закончена, видимые враги сокрушены, управление Римом и провинциями все более входило в упорядоченную колею, сам же Цезарь, окруженный неслыханными до того в Риме божескими почестями, пребывал на вершине славы и могущества.

Именно отсюда берет истоки мифологизация личности Цезаря, представление о нем как о гении и сверхчеловеке. Это представление начало складываться еще у современников, подтверждением чего в первую очередь могут служить соответствующие высказывания Цицерона. Однако следует отметить, что суждения современников и ближайших потомков были куда сдержаннее и реалистичнее, чем неумеренные восторги новейших историков. Это обстоятельство совершенно справедливо подчеркнул в своей интересной работе Штрасбургер, указав на то, что Цезарь, даже в глазах своих ближайших сторонников, не был великим государственным деятелем и реформатором. Истинным преобразователем государства, по мнению Штрасбургера, следует считать не Цезаря, но Августа.

Что касается оценки Цезаря в новой и новейшей историографии, то необходимо сразу же оговориться: литература, посвященная данному периоду римской истории и, в частности, деятельности и личности самого Цезаря, необозрима. Поэтому мы остановимся лишь на нескольких, представляющих наибольший интерес работах.

Пожалуй, первым и достаточно ярким примером телеологической и вместе с тем восторженной оценки личности (и деятельности) Цезаря является оценка, данная еще в первой половине прошлого века Друманом, который, чрезвычайно высоко ставя Цезаря, одновременно весьма презрительно третировал Цицерона. Такой взгляд был прежде всего определенной реакцией на отношение к двум указанным деятелям Нибура, ибо последний высказывался о них диаметрально противоположным образом. Но, пожалуй, наиболее характерная черта всего построения Друмана — телеологизм: по его мнению, Цезарь вынашивал планы достижения единовластия и установления абсолютной монархии чуть ли не с юношеских лет: еще при жизни Суллы он понимал, что республика себя изжила; Помпей и Красс были лишь пешками в его руках; завоевание Галлии являлось сознательной подготовкой гражданской войны, т. е. борьбы за единовластие.

В своей оценке личности и деятельности Цезаря Друман был до известной степени предшественником Моммзена. Оценка же (или, вернее, апология) Цезаря, высказанная в свое время Моммзеном, оказала и продолжает оказывать огромное влияние на современную западную историографию. Это не значит, конечно, что все последующие исследователи безоговорочно присоединялись к Моммзену, но почти все воздавали должное силе и «неотразимости» его характеристик, а те, кто пытался дать иную оценку Цезаря как исторической личности, все же невольно отталкивались в своей полемике от образа, столь ярко обрисованного Моммзеном.