Александр Грин: Подземное

- Здравствуйте, Костя.

К окну придвинулся черный силуэт хозяина квартиры. Костя читал и очень обрадовался приходу Ганса.

- А, Ганс! - сказал он весело. - Ну, входите!..

- Скажите сперва - сколько времени?

Костя вынул карманные часы и посмотрел на них, слегка косясь левым глазом.

- Одиннадцать. А вы торопитесь куда? - спросил он.

- Поторапливаюсь, товарищ. Ну, что - нашли квартиру?

- Нашел, кажется, годится... Впрочем, можно будет переменить... Она помещается на одной лестнице с редакцией "Голоса", так что вроде публичного места. Приходит и уходит народ, а куда, в какую квартиру - кто знает?

- Правильно! - согласился Ганс.

Он облокотился на подоконник и положил голову на руки.

- Да идите вы в комнату, странный субъект! - вскричал Костя. - На улице шляется масса шпионов...

- Нет, спасибо! - вздохнул Ганс. - А вот что: у вас револьвер есть?

- Есть, браунинг.

- У меня тоже есть и тоже браунинг.

- Поздравляю вас!

- Премного благодарствую... Соскучился я, пришел к вам посидеть... Был сегодня у Нины, да она меня гонять стала; боится, что квартиру замараю... А сейчас от Валентина Осипыча... Симпатичный человек.

- Да-а!.. Будем ли мы с вами такими в его годы? - задумчиво произнес Костя, и его левый глаз как-то жалобно устремился в сторону, в то время, как правый серьезно и грустно смотрел на темную фигуру Ганса. - Каторга, ссылка, десяток тюрем - и все как с гуся вода... По-прежнему молод, верит, борется...

Рот Ганса перестал улыбаться, и он спросил вдруг, устремив глаза на потолок:

- Костя! Вам снились сегодня дурные сны?

- Никаких! - рассмеялся он. - Да что это вы сегодня - какой-то лунатик? Уж не собрались ли вы?..

- А мне снились, - упрямо перебил Ганс.

- Ну что же из этого? Я, ей-богу, вас не понимаю! - Костя пожал плечами. - Идите-ка вы лучше спать. А то нервы расстраиваете...

- Вот что, Костя! - сказал Ганс. - Сейчас я иду решать дело, от удачного исхода которого зависит все существование нашего комитета... Я говорю серьезно, - добавил он, заметив недоверчивую улыбку в глазах товарища.

Лицо Кости сразу стало серьезным, и глаз перестал косить. Он заправил один ус в рот и сказал:

- Та-ак-с...

- И мне нужна... или, может быть, понадобится ваша помощь... Пойдемте со мной? Это будет не долго, а? У вас есть револьвер к тому же...

- Хорошо-о... - протянул Костя в некотором раздумьи. - А... какое дело?

- Уверяю вас - я не могу вам сказать сейчас; во-первых, потому, что мало времени, во-вторых, потому, что у меня уже все решено в голове, и вы можете понадобиться только в крайнюю минуту, на случай опасности...

Костя заторопился, надевая верхнюю блузу, шляпу и закладывая обойму в револьвер. Ганс вынул свой браунинг и пересчитал патроны, держа руки в глубине окна.

III

Река медленно и сонно плескалась у берегов, невидимая в темноте. На пароходных пристанях тускло горели красные фонари, дрожащим, призрачным светом выделяя из мрака полуразвалившиеся штабели дров, "бунты" товара, окутанные брезентами, и лодки всевозможных размеров, уткнувшие в песок свои носы. В отдалении звонкой, щелкающей трелью заливалась трещотка ночного сторожа.

Ганс и Костя спустились к воде у конторки "Кавказа и Меркурия". Тут лежали толстые бревна, очевидно, когда-то употреблявшиеся для настилки сходней. Влево высилась черная масса пристани и по борту ее ходил человек с фонарем, осматривая что-то. Дремлющий ветер донес с середины реки пьяные звуки гармоники и подгулявших голосов.

Они остановились у бревен, и Ганс сказал:

- Костя, вы пройдите, пожалуйста, и спрячьтесь где-нибудь за дровами... Если вы услышите, что я крикну: "сюда!" - спешите скорее. Если же нет - не показывайтесь... Жаль только, что вы не услышите нашего разговора...

- Один вопрос, товарищ: это дело не касается лично вас?

- Меня? - усмехнулся Ганс. - Да нет же... Оно касается всех... и вас в том числе.

Костя еще постоял немного в раздумьи. Ему было слегка неприятно, что он играет пассивную и подчиненную роль, и самолюбие его, эта ахиллесова пята революционеров, было сильно уколото. Но он не подал вида, отчасти потому, что был еще новым лицом в городе и, следовательно, - пока зависимым; отчасти же потому, что Ганс сильно заинтриговал его, и ему хотелось узнать суть дела хотя бы путем участия в нем. Кроме того, Костя был не трус, а опасность притягивает. В силу всех этих соображений он еще раз соображающе выпятил губы и скрылся в грудах березовых дров и колесных ободьев.

Ганс сел на бревно и перестал улыбаться. Фигура его, прилично одетая в черное пальто и такой же картуз, почти совершенно сливалась с погруженным в темноту берегом. Вытянув ноги в лакированных штиблетах, он вдруг вспомнил что-то, опустил руку в карман и, вынув белый носовой платок, обернул им ладонь левой руки. Еще одно соображение мелькнуло в нем. Он встал и подошел к сколоченной из старого теса будке старика лодочника, приютившейся возле громадных сходней пристани, и крикнул: