Иса Гусейнов - Судный день

Вошедши одновременно в шесть ворот Шемахи, они заполнили все шесть мощенных синеватым речным булыжником улиц, ведущих вверх, ко дворцу Гюлистан, сгибаясь под тяжестью даров, которые весили ничуть не меньше, чем булыжник под их ногами, ибо знали они и думали лишь о том, что шах-землепашец, дабы оградить своим добром своих подданных, всю свою казну до последнего динара свез и отдал Тимуру.

Никто пока не знал о последствиях самоотверженного поступка шаха, но потоком людей владела мысль не о последствиях, а о беззаветной доброте шаха, который, быть может, был единственным на земле правителем, оградившим подданных своей казной, а не казну - подданными.

Вот почему ширванцы шли к серокаменному дворцу, над городом как к святому месту. По всем шести улицам шли без разбору богатые и бедные, сановники и простые. Черные рабы несли впереди своих хозяев-купцов в синих чалмах, златотканных халатах и в осыпанных драгоценными камнями башмаках рулоны дорогих материй и ларцы с драгоценностями; несли свои дары ремесленники в серых войлочных треуголках, желто-серых чекменях-косоворотках и легких одноцветных башмаках из овечьей или козлиной шкуры-ювелиры, оружейники, кузнецы, медники, лудильщики, шелководы, портные, войлочники, шапочники, красильщики, ткачи; шли горцы-скотоводы в меховых душегрейках - кюрди, в джорабах, постолах и остроконечных овечьих папахах; землепашцы с треугольными ситцевыми повязками на голове, в архалуках и длинной чухе; старосты и смотрители в меховых шапках, кожаных чекменях и длинных сафьяновых сапогах; шли приказчики, сарбаны, рахдары и прочий служилый люд. В шесть потоков, устремившихся вверх по шести городским улицам, вливались ремесленники всех двадцати четырех ремесленных кварталов Шемахи со своими устабаши и мушрифами, и когда за кварталами Мейдан и Шабран у дворцовых ворот оруженосцы стали вновь проверять всех, отбирая у шем-ахинцев кинжалы, то и тогда никто не подумал ничего худого. Пройдя в дворцовые ворота, подданные попали на Мраморную площадь, на которой двумя рядами выстроились для надзора гуламы, но и это не смутило ширвакцев, ибо они шли к шаху-землепашцу и ни о чем другом не думали. Поднявшись по широким, овально положенным ступеням, они проходили под высокой аркой в длинный коридор, ведущий в тронный зал дворца, вытягиваясь невольно и пытаясь заглянуть через плечо впереди идущего в широкий проем раздвинутых златотканных портьер, чтобы скорее увидеть шаха.

Тронный зал был полон людьми: здесь были высокосановные сеиды, ученые-богословы, военачальники, чиновники и купцы. Вдоль стен, у мраморных колонн, у трона шаха стояли джандары - телохранители со своими легкими, обрамленными серебряной насечкой щитами и мечами; справа от шаха стоял кази Баязид, слева - шейх Азам; визири, принцы, багадуры, звездочеты, врачи, поэты, окружив полукругом трон, в напряженном молчании смотрели на непрерывный людской поток. Хоть никто, кроме Ибрагима и кази Баязид а, не знал о тайном указе, но, помня об отпущенном трехдневном сроке и кровавом требовании Тимура, а теперь еще и узнав о двукратном разоружении подданных у городских, а потом у дворцовых ворот, и о том, что все оружие снесено в резиденцию Миргазаба-палача, все замерли в страшной догадке о намерениях шаха.

Но напряженная тревога царедворцев не коснулась потока подданных; они шли медленно, зачарованно и любовно глядя на голубоглазого, златобородого Ибрагима, шаха-землепашца, слившего свой свет со светом Хакка, и, складывая свои дары к ногам его, говорили, повторяя один за другим, как молитву:

- Не допускай войны, шах мой! Спаси Ширван, защити нас, шах мой!

Устабаши и мушрифы добавляли:

- Не оторвись от Хакка, шах мой! Убереги учение наше и мощь нашу, достоинство и высоту нашу, шах мой!

Иные же, ничуть не опасаясь палача Миргазаба, стоящего обок, восклицали:

- Защити скитальцев! Будь опорой для них, нашедших спасение в Ширване! Защити наше будущее, шах мой!

Чувствуя, как от этих обращений ежился и холодел рядом с ним шейх Азам, видя воочию верность и преданность ширванцев Фазлуллаху, Ибрагим тем не менее выслушивал всех с одинаковым благоволением, а если случалось увидеть в людском потоке знакомого повстанца, дарил его теплой улыбкой. Но, искусно владея лицом, шах был насторожен и напряжен до предела. Рано ли, поздно ли, раскроется тайна трехдневного срока, погрома и указа о разоружении подданных, а значит и коварство шаха.

Он оправдывал свое коварство страхом перед тираном, который возводил башни из человеческих голов, закапывал людей живьем во рвы и потреблял их вместо строительного камня при постройке стен; в руках тирана карающий мечи ислама над головою - зеленое знамя пророка, а Ибрагим - всего-навсего один из правителей, покорных воле "лаилахаиллалаха". Но, оправдавшись перед собой, он отчетливо сознавал, что перед лицом ремесленного сословия и хуруфитов оправдания ему не будет. Если они узнают об указе, то, по всей вероятности, он не доведет погрома до конца.