Затем, Сократ всегда был на глазах у людей: утром ходил в места прогулок и в гимнасии, и в ту пору, когда площадь бывает полна народа, его можно было тут видеть; да и остальную часть дня он всегда проводил там, где предполагал встретить побольше людей; обычно он говорил, так что всякий мог его слушать. Тем не менее никто никогда не видел и не слышал от него ни одного нечестивого, безбожного слова или поступка.
Да он и не рассуждал на темы о природе всего, как рассуждают по большей части другие; не касался вопроса о том, как устроено то, что софисты называют "космос" [88] "Космос" — в буквальном переводе "порядок", "украшение"; в философии Пифагора, Эмпедокла слово получило значение "вселенная", мировой замысел, существующий благодаря высшей гармонии (часто определяемой некими числами).
, и по каким непреложным законам происходит каждое небесное явление. Напротив, он даже указывал на глупость тех, кто занимается подобными проблемами [89] В данном случае Ксенофонт имеет в виду софистов невысокого полёта.
.
Первый вопрос относительно их, который он рассматривал, был такой: считают ли они себя достаточно знающими то, что нужно человеку, и потому приступают к изучению таких предметов или же, оставляя в стороне все человеческое, а занимаясь тем, что касается божественного, они думают, что поступают, как должно? Он удивлялся, как они не понимают, что это постигнуть человеку невозможно, когда даже те из них, которые больше всех гордятся своим уменьем рассуждать на эти темы, не согласны между собой, а смотрят друг на друга, как сумасшедшие. Одни сумасшедшие не страшатся даже и страшного, другие опасаются даже неопасного; одни не считают непристойным говорить или делать что бы то ни было хоть среди большого стечения народа, другие находят, что не следует даже показываться людям; одни не почитают ни храма, ни алтаря, ни вообще ничего божеского, другие благоговеют перед всякими камнями, кусками дерева, животными. Похожи на них и озабоченные вопросами о естестве мира: одним кажется, что сущее едино, другим, — что оно беспредельно множественно; одним кажется, что все вечно движется, другим, — что ничто никогда не может двинуться; одним кажется, что все рождается и погибает, другим, — что ничто никогда не может ни родиться, ни погибнуть [90] Учение о единстве возникновения и исчезновения, о непрерывном движении, как форме существования мира, принадлежит Гераклиту Эфесскому. Зенон Элейский выдвигал гипотезу вечного покоя и невозможности движения (скорее, иллюзорности наших представлений о том, что все движется). Впоследствии на эту тему было немало сказано, в частности, о "неподвижности" времени; вот, например, строфа забытого поэта XIX века Владимира Бенедиктова: И нету настоящему конца, / И нет начала. Люди вздор городят / О времени, — оно для мудреца /Всегда стоит, они ж вдут, проходят / Или плывут пожизненной реке / И к берегам относят то движенье, /Которое на утлом челноке / Свершают сами. Всюду — заблужденье. ("На 1861").
. По поводу них он высказывал еще такое соображение. Кто изучает дела человеческие, надеется сделать то, чему научится, достоянием как себя, так и других: думают ли исследователи божеских дел, что они, познав, по каким законам происходят небесные явления, сделают, когда захотят, ветер, дождь, времена года и тому подобное — что им понадобится, или же они ни на что подобное и не надеются, а им кажется достаточным только познать, как совершается каждое явление такого рода. Вот как он говорил о людях, занимающихся этими вопросами, а сам всегда вел беседы о делах человеческих: он исследовал, что благочестиво и что нечестиво, что прекрасно и что безобразно, что справедливо и что несправедливо, что есть благоразумие и что — безумие, что — храбрость и что — трусость, что государство и что — государственный муж, что есть человеческая власть и что человек, способный властвовать над людьми, и так далее; кто знает это, тот, думал он, человек достойный, а кто не знает — по справедливости заслуживает названия человека низкого.
В тех случаях, когда убеждения его не были известны, ничего удивительного нет, что судьи пришли к ошибочному заключению о нем; но не удивительно ли, что они не приняли во внимание того, что все знали? Однажды, сделавшись членом Совета и принеся присягу, которую приносят члены Совета, в том, что они будут при исполнении этой должности руководиться законами, он попал в главы Народного собрания [91] 406 г., когда Сократ по воле жребия сначала оказался членом Совета пятисот, а потом таким же образом председателем-эпистатом комиссии пританов, управляющих Афинами. И надо же так совпасть, что именно в тот день, когда он был председателем, — созвано было Народное собрание, чтобы судить стратегов после сражения при Аргинузских островах! Согласно закону, Сократу пришлось председательствовать на этом Народном собрании-судилище, и он сделал все возможное, пытаясь унять разбушевавшуюся толпу и спасти невинных людей. Увы, опять же согласно закону, один человек исполнял должность эпистата сутки, после чего сменялся другим пританом; и тот, другой, позволил демагогам и страстям взять верх: шестерых стратегов казнили. Эта история и составляет канву рассказа Ксенофонта (см. также: Платон. "Апология Сократа", прим. к с. 71).
.
Читать дальше