Густав Хильгер - Я присутствовал при этом

Из вопросов, которые Риббентроп задал мне в Мюнхене, и по тому вниманию, с каким он выслушал мой доклад об общем положении в Советском Союзе, я сделал вывод, что он нуждается в информации для Гитлера, у которого после от ставки Литвинова возник интерес к СССР. Мои сообщения явно отвечали тому, что сам Риббентроп желал доложить фюреру, ибо он закончил беседу словами, что еще сегодня же во второй половине дня хочет посетить Гитлера на Оберзальцберге, а я должен находиться в Берхтесгадене в готовности на тот случай, если фюрер пожелает увидеть меня лично.

Однако ничего подобного не произошло. Я напрасно про ждал до позднего вечера в Берхтесгадене, чтобы в конце концов выехать в Зальцберг, куда поздно вечером приехал и Риббентроп. Только на другой день в полдень нам сообщили, что Гитлер ожидает нас, и мы сразу же отправились в Бергхоф. Но сначала мне пришлось еще немного подождать, пока Риббентроп будет готов, поскольку он имел обыкновение спать до полудня. А потом мы с бешеной скоростью помчались по крутым поворотам на гору, где нас поджидала куча адъютантов с выражением ужаса на лицах и со словами, что фюрер уже проявляет нетерпение.

Через несколько секунд я стоял перед Гитлером, который подошел к нам, устремив на нас какой-то особенный, словно подстерегающий взгляд. Ни при этой, ни при последующих встречах с Гитлером я не испытал никакого завораживающего воздействия, которое ему так часто приписывалось. Его ничем не примечательный облик, заурядная челка, спадавшая на лоб, и смешные усики производили столь непривычное впечатление, что я невольно спросил себя, да возможно ли, чтобы одно его появление приковывало к себе взоры такого множества людей! А во время последовавшей затем беседы мне просто отвратительной показалась его привычка все время обкусывать ногти.

После краткого приветствия, во время которого не было сказано почти ни единого слова, мы прошли в одно из столь часто описывавшихся помещений, на торцевой стене которого имелось огромное окно с видом на великолепный альпийский ландшафт. Мы сели за круглый стол, я – напротив Гитлера, а Риббентроп – справа от него. Присутствовали лишь генерал-полковник Кейтель – начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта, Карл Шнурре – заведующий Восточным отделом экономического управления министерства иностранных дел и Вальтер Хевель – связной Риббентропа с Гитлером. Накануне вечером я имел случай говорить с Хевелем насчет предстоявшей встречи с Гитлером. Я высказал свою озабоченность тем, что, поскольку у меня с деловой точки зрения совершенно другие взгляды, чем у Гитлера, мне с трудом удастся внушить ему мои представления о Советском Союзе. Хевель успокоил меня: беспокоиться мне нечего, так как Гитлер по своей привычке вообще не даст мне произнести ни слова, а, наоборот, будет развивать свои собственные мысли насчет России, после чего закончит совещание, так и не предоставив мне возможности высказаться.

Однако на деле получилось иначе: Гитлер открыл совещание вопросом о причинах, побудивших Сталина дать отставку Литвинову. Я ответил: по моему убеждению, он сделал это потому, что Литвинов стремился к соглашению с Англией и Францией, между тем как Сталин считал, что западные державы намерены заставить Россию в случае войны таскать для них каштаны из огня. Гитлер ничего не ответил, но взглядом дал понять Риббентропу, что мое объяснение внесло для него ясность. Затем он спросил, верю ли я в то, что Сталин при определенных условиях был бы готов установить взаимопонимание с Германией. Я почувствовал желание сделать Гитлеру резюме германо-советских отношений с 1933 г. и напомнить ему, как часто Советское правительство в первые годы его правления выражало желание сохранить прежние дружественные отношения с Германией. Однако я ограничился указанием на то, что 10 марта Сталин заявил: для конфликта между Германией и Советским Союзом никаких видимых причин нет. Меня поразило, что ни Гитлер, ни Риббентроп не были знакомы с этой речью, хотя посольство в Москве подробно сообщило о ней. По просьбе Риббентропа мне пришлось дважды зачитать соответствующее место.

Гитлер не высказал никакого собственного мнения о взаимопонимании с Советским Союзом, но потребовал, чтобы я доложил, «как в общем и целом обстоят дела в России». После того, что сказал мне Хевель, я менее всего ожидал этого. Итак, я для начала вдохнул поглубже, чтобы подумать, с чего же начать и чем кончить. Затем начал с констатации, что хотя большевизм и представляет для всего мира огромную опасность, но, на мой взгляд, его сдерживают твердая позиция и разумные экономические и политические соглашения. Я подчеркнул неоспоримые успехи индустриализации в СССР и растущую силу советского режима, а также указал на то, что огромные чистки 1936-1938 гг., жертвами которых пали до 80% высших военачальников Красной Армии, хотя и значительно ослабили военную мощь Советского Союза, но отнюдь не уничтожили ее. Я обрисовал смысл и значение той борьбы за власть, которая шла между Сталиным и оппозиционными течениями, и рассказал, какой идеологический балласт Сталин выбросил за борт, когда ему стало ясно, что на базе одной лишь коммунистической доктрины здорового и способного противостоять всем государственного организма не создать. Имея в виду усилия Сталина заменить революционный энтузиазм новым советским патриотизмом, я упомянул об оживлении возвеличивания национальных героев, старых русских традиций, о недавних мерах по поощрению семейной жизни, о введении вновь строгой дисциплины в армии, на промышленных предприятиях и в школах, а также о борьбе с экспериментами в области театра, музыки и изобразительных искусств.