Владимир Беляев: Формула яда

...Костер сгорает. Исчезает в огне население еще одного провинциального местечка.

Но сгорит не все! Огонь пощадит металл. Не сгорят, например, зубы, сделанные из металла, уцелеют не тронутые огнем кое-какие кости убитых, особенно кости стариков.

И тогда, чтобы приказ Гиммлера от 6 июня 1943 года о полном затирании следов содеянного немцами был выполнен точно, кому-то из немцев во львовском гестапо пришла в голову «конструктивная» техническая мысль: «Надо устроить машину, которая будет перемалывать человеческие кости».

...Ее мы увидели августовским днем 1944 года в Яновском лагере смерти, и первая мысль была: «Правда ли это?»

Машина для перемалывания человеческих костей, увиденная нами тогда, выглядела внешне очень мирно.

Снаружи она напоминала обычную камнедробилку. Мы слушали рассказ человека, работавшего на машине,— Манесевича. Он взобрался на ее крыло и удивительно монотонно рассказывал о том, как сам лично перемолол в машине останки более 30000 убитых немцами заключенных в лагере, а среди них — и кости собственной жены.

Машина-костедробилка была перевезена из Яновского лагеря в центр Львова и выставлена для обозрения.

Никто не догадался сразу осмотреть ее более подробно. Люди, которые сделали это, со временем обнаружили в потаенном днище машины множество металлических отходов. Разумеется, это были далеко не все отходы, которые изрыгала машина из своей пасти. Это была, может быть, последняя частица отходов, упавшая в силу своей тяжести на дно за несколько дней до того, как машина перестала грохотать навсегда.

Находку принесли в инспекцию пробирного надзора на улицу Гротгера. Груда мельчайших металлических частиц появилась на столе палаты, а знатокам пробирного дела Марии Левиной, Александру Кравецкому, Софье Шевелевой потребовалось ставить самую необычайную пробу в их жизни.

И они поставили ее точно — это фашизм!

Да, иной пробы быть не могло!

...Лежат на столе в инспекции пули. Обычные, похожие друг на дружку, тупые пули из немецких автоматов, застрявшие некогда в человеческом теле, в несгоревших костях.

Мы держали в руках эти пули, облепленные шлаком и костяной пылью, и нам чудилось, что с руки струится кровь. Мы ощущали ее теплоту почти явственно — здесь была кровь одной трети мирного населения Львова!

Мы смотрели на пули, и в сознании возникали огромные концерны Круппа, Тиссена, Мессершмитта и других промышленных магнатов Германии. Там были сделаны они!

...Дымили в нашем воображении высокие трубы оружейных заводов, построенных с помощью английских и американских капиталистов после Версаля.

Они и сейчас хотят сохранить эти заводы. Пули на широком столе — следы выпестовавших гитлеризм английских и американских магнатов, следы деятельности фашистского орденоносца Генри Форда и оружейного короля Базиля Захарова, кавалера английского ордена Бани.

— ...Только металлических зубов и коронок выбрали отсюда несколько десятков килограммов! — проговорила Мария Левина.— Даже по одним коронкам можно подсчитать, какое огромное количество людей убито гитлеровцами в самом Львове.

— Ну, а сколько же из обреченных пошло на смерть, имея во рту собственные зубы? — сказала, отрываясь на минутку от непривычной работы, Шевелева.

Точнее пробы нет!

Пусть же сохранится эта проба в памяти народной, в сознании воинов, оберегающих нашу отчизну, чтобы мы никогда не забывали о тех ужасах, которые принес на нашу землю фашизм.

Седьмая украинская школа, в которую мы зашли, до немецкой оккупации носила имя Коперника. Директор школы Сидор Гречуха, высокий смуглый человек в рва* ном холщовом костюме, возвратился в город вместе с войсками Красной Армии 28 июля 1944 года. Сперва он не узнал школу. Вдоль ее фасада выросло несколько бетонированных гнезд, связанных ходами сообщения с классами. Захватчики устроили в школе сперва концентрационный лагерь, а потом свою казарму.

В пятом классе они устроили склад вещей, награбленных у городского населения. Если вещи были тяжелые, фашисты заставляли нести их сюда самого владельца. В дни, когда началось массовое истребление евреев, к школьному зданию на улице Кубали тянулись отовсюду обреченные люди, таща на себе вещи.

Фашисты очень любили люстры и жирандоли. Тяжелые бронзовые или позолоченные, а особенно старинные, в которых много цветного металла. Люстр собралось так много, что в классе немцы привернули к потолку особые крючки для подвешивания этих «трофеев».