Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера

Такая жизнь продолжалась еще недели две, ничего экстраординарного не происходило — работа на солнце, еда, сон и сборища у Леона. Теперь уже все в деревне запросто называли меня по имени, но, как я ни пытался, завести роман с какой-нибудь из местных девушек не удавалось. А мне этого от души хотелось. Это шло бы вразрез со всеми предписаниями военного времени, но мне не раз приходило в голову, что скажи Катя хоть слово и если бы жители деревни приняли бы меня, я послал бы к чертям и войну, и армию и, что вполне возможно, меня бы укрыли от гнева моих начальников на всю оставшуюся жизнь. И все это время мой танк стоял как вкопанный, постепенно зарастая сорняками; все в деревне, казалось, привыкли к нему, считая его чем-то вроде части пейзажа.

И вот в одну из суббот или воскресений, когда мы с отцом, придя с работы, отправились, как обычно, к Леону, к нему в дом прибежал запыхавшийся мальчишка. Мальчик сообщил, что у моего танка стоит немецкий армейский автомобиль и трое военных и что они хотят знать, где я. «Боже, только не это!» — мелькнула в голове мысль, вероятно, на мне лица не было, потому что Леон осведомился, не случилось ли чего. Собираясь с мыслями, я медленно побрел к танку. В голове царила неразбериха, и, когда я завернул за угол, в одних штанах и нательной рубахе и вдобавок босиком, я заметил тот самый военный автомобиль! Механики уже вовсю работали, исправляя сцепление, и уже почти закончили. Фельдфебель в форме с иголочки смерил меня презрительным взглядом. Внезапно я понял, отчего русским был так ненавистен этот серо-зеленый цвет. Обгоревший на солнце до черноты, я сейчас почти не отличался от местных крестьян. Фельдфебель велел мне собрать свой скарб и уложить его в танк. Мать и все остальные члены приютившей меня семьи стояли в отдалении и молча созерцали сцену. Потом пожаловал и сам глава семейства. При виде русских, глазевших на нас, мои немецкие товарищи разразились хохотом и стали отпускать в их адрес шуточки. Я же готов был убить их на месте.

Выяснилось, что когда наша дивизия покинула это село больше месяца тому назад, она так торопилась к Сталинграду, и что у ремонтников и без меня был хлопот полон рот. То есть обо мне просто забыли. Слушая все эти объяснения, я вдруг осознал, что, мне, по сути, наплевать на них, что я за это время, проведенное вдали от фронта и армии, просто потерял к ним интерес. Единственное, о чем я мог думать, так это о том, что мне сейчас предстояло уехать из ставшего мне чуть ли не родным Манькова и расстаться с теми, с кем я успел сблизиться, причем расстаться на всю жизнь.

Тем временем ремонт был закончен, и фельдфебелю загорелось лично проверить качество ремонта на месте, чем избавил меня лезть в танк на глазах у всех. А все между тем не спускали с нас глаз, стоя у дверей в хату. Я направился к ним, они посторонились, пропуская меня в эту убогую хатенку, ставшую для меня едва ли не домом родным, бросить последний взгляд. Никто из семейства не стал мне мешать, все понимали, что за мысли у меня в голове, а фельдфебель, стоя у танка, что-то орал мне вслед. Выйдя на улицу, я подошел к главе семьи, и тот обнял меня на прощание, похлопал меня по спине, а потом презрительно покачал головой, как бы желая мне показать, что без формы я ему нравлюсь больше. Мать тоже обняла меня на прощание, расплакалась, что-то бормоча о своих сыновьях, которые были в Красной Армии, о том, что мы могли бы с ними быть друзьями, если бы не эта окаянная война, и что теперь для меня снова начнется это смертоубийство. «Тебе ведь понравилось у нас в селе, правда, Генри?» — сказала она, но я не мог говорить — мешал проклятый комок в горле, который я, как ни силился, не мог проглотить. Я поцеловал детей, мальчишки цеплялись за меня, а девочка, глядя на бабушку, тоже расплакалась.

Потом я подошел к Кате и Соне, и стоило мне лишь взглянуть на них, как обе они, раскрыв объятия, прижали меня к себе и поцеловали меня, после чего бросились в дом. Мне даже показалось, что оттуда донесся плач. Танк уже исчезал в облаке пыли, когда я усаживался в открытый автомобиль, чтобы ехать вслед. Взревел двигатель, и мы понеслись сквозь степную пылищу, и я махал, махал этим людям до тех, пор, пока они не скрылись из виду. Ну почему жизнь такова? Мне казалось, что сердце мое разрывается.

Когда я вернулся в часть, нам снова предстояло наступление. Красная Армия вынуждена была снова отступать, но отступала вполне упорядоченно, и русским даже удалось прорвать линию наступления Паулюса, главным образом на участках наших союзников. Нам приходилось сталкиваться с серьезными проблемами по части связи, а русские, их Верховное командование, снова переживали подъем боевого духа. Беспокоящие вылазки танков «Т-34» в наш тыл доставляли нам немало головной боли, заставляя командование на ходу перекраивать планы наступления, что, конечно же, влекло за собой рост потерь и хаос сразу на многих участках фронта. Мне не раз приходилось видеть, как телефонисты, сидя под открытым небом рядом с палатками, отчаянно крутили ручки, пытаясь дозвониться, но, по-видимому, без особого успеха. Доведенные до истерики штабисты вновь и вновь требовали связи. Солдаты-связисты, с катушками на боку выбивались из сил: едва успев соединить разорванные провода в одном месте, они бежали к месту другого обрыва. Проблема эта была неисчерпаема, и наверняка не было простой случайностью, что стоило нам отконвоировать пленных в тыл, как всякий раз случались перебои в связи.