Ю Фельштинский - Разговоры с Бухариным

Большое влияние на него оказывал Горький. Это были месяцы, когда влияние последнего достигло апогея. Горячий защитник мысли о необходимости примирить советскую власть с беспартийной интеллигенцией, он целиком принял мысль Кирова о необходимости политики замирения внутри партии, ибо такое замирение, сплотив и укрепив партийные ряды, облегчит партии возможность морального воздействия на широкие слои советской интеллигенции. Хорошо понимая основные черты характера Сталина — его чисто восточную подозрительность в отношении всех окружающих, — Горький особенно старался внушить Сталину уверенность в том, что отношение к нему, к Сталину, теперь стало совсем не тем, каким оно было в момент ожесточенных схваток с разными оппозициями, убедить его в том, что теперь 'все признают гениальность основной линии Сталина, что поэтому на его руководящее положение никто и не думает покушаться. А в этих условиях великодушие ко вчерашним противникам, ни в какой мере не подрывает его положения, только поднимает его моральный авторитет.

Я недостаточно хорошо знаю Сталина и не берусь судить, было ли его поведение одной игрой или в то время он действительно колебался, не поверить ли увещаниям Горького? В распоряжении последнего во всяком случае имелся один аргумент, в отношении которого Сталин был всегда податлив: мысль о том, как к тому или иному его шагу отнесутся его будущие биографы. Уже давно Сталин не только делает свою биографию, но и заботится о том, чтобы в будущем ее писали в благоприятных для него тонах.

Он хочет, чтобы его изображали не только суровым и беспощадным там, где речь идет о борьбе с непримиримыми вратами, но и простым, великодушным, человечным там, где по обстановке нашей суровой эпохи он имеет право позволить себе роскошь быть тем, чем он есть в глубине своей души. По натуре весьма примитивный человек, он не прочь временами давать примитивный же выход этим настроениям. Отсюда его стремление играть роль своего рода Гарун-аль-Рашида — благо, что тот был тоже с востока и тоже довольно-таки примитивен по натуре.

Во всяком случае Горький умело играл на этой струнке, пытаясь использовать ее для хороших целей: смягчать подозрительность Сталина, умерять его мстительность и т. д. Возможно, конечно, что для Сталина решающими были и другие мотивы: кругом все были так утомлены напряжением предшествующего десятилетия, что сопротивление этому настроению могло бы привести к столкновению… Так или иначе, но нет сомнения в том, что в 1934 г. Сталин как-то отмяк, подобрел, стал более мягким в обиходе, любил встречаться с писателями, артистами, художниками, прислушиваться к их разговорам, вызывать на откровенные излияния…

Сказались эти перемены и на отношениях Сталина к бывшим оппозиционерам. Наиболее характерным в этой области было возвращение к политической деятельности Бухарина, который после нескольких лет опалы получил пост редактора "Известий". Еще более показательным была перемена отношения к Каменеву. Этот последний был, кажется, трижды исключаем из партии и трижды каялся. В последний раз он провинился зимой 1932/33 годов, будучи уличен в "чтении и недонесении" платформы Рю-тина, т. е. документа, к которому Сталин отнесся особенно враждебно. Казалось, что на этот раз Каменев попал в опалу всерьез и надолго. Но Горькому, который очень дорожил Каменевым, удалось и на этот раз смягчить Сталина Горький устроил встречу Сталина с Каменевым — встречу, во время которой, как тогда рассказывали, произошло нечто вроде объяснения в любви со стороны Каменева.

Подробности этого объяснения, происходившего с глазу на глаз, конечно, никто не знает, но и партийных кругах тогда с одобрением отмечали его результат Сталин, как он сам заявил почти публично, "поверил Каменеву". Последний якобы откровенно рассказал о всей своей оппозиционной деятельности, объяснил, почему он был раньше против Сталина и почему он те-перь окончательно перестает быть его противником. Тогда же передавали, что Каменев дал Сталину "честное слово" не заниматься больше никакими оппозиционными делами — и за это не только получил широчайшие полномочия по руководству издательством "Академия", но и обещание в ближайшем же будущем быть снова допущенным к руководящей политической работе.

В качестве, так сказать, аванса он получил разрешение выступить на XVII партсъезде — это его выступление имело шумный успех. В нем Каменев "теоретически обосновал" необходимость диктатуры — не партии и не класса, а единоличной диктатуры. Демократия даже внутри класса или внутри партии, доказывал он, годится для периодов мирного строительства, когда есть время для сговоров, взаимного убеждения. Иное в кризисные моменты: тогда партия и страна должны иметь вождя — человека, который один принимает на себя смелость решения.