Р Иванов-Разумник - Тюрьмы и ссылки

Мы привыкли мыслить все еще старыми, "довоенными" категориями, в то время как мир перевернулся на своих основаниях, сошел со своей оси - и лишь Гамлеты от революции могут думать, что прежними методами можно прийти к каким-либо результатам. "Народничество - это социализм, социализм - это демократия", а в итоге войн и революций нашей эпохи демократия погребена, быть может, на весь ХХ-ый век под обломками рухнувших миров. Все политические партии сыграли свою роль - и, впредь до воскресения демократии, не воскреснут; воскреснет же она лишь в итоге ряда новых мировых войн. Мировая война между двумя станами диктатуры - неизбежна, но наше место - au dessus de la melee. Стан фашизма буржуазной диктатуры - враждебен нам и по целям и по методам действий; стан коммунизма неприемлем по методам.

Бесплодно вести с этими методами борьбу путем старых приемов; говоря словами Герцена - нелепо ставить себя в положение человека, желающего подняться по лестнице в то самое {125} время, когда с нее сходят сплошным и сомкнутым строем шеренги солдат. Значит - стать в сторонке и сложить руки? Нет, но делать свое дело. Это дело теперь, при новых условиях и задачах, заключается единственно в работе над старыми и вечными культурными ценностями. Надо не лакействовать, не приспособляться, не чего угодничать, а делать в своей области ту работу, которая переживет и диктатуру, и коммунизм, ибо оба они - лишь переходные формы (что оба и сознают в наиболее видных своих представителях). О себе скажу: как ни скромно мое дело, но в области "культурного строительства" оно ближе к подлинной духовной революции, чем устройство десятка "организационных группировок".

Мысли эти я высказывал всегда и всем, в том числе и тем немногим молодым людям, не мифическим меккопоклонникам, - которые спрашивали меня:

"Так что же нам делать?" Написал я это и на заключительном пятом листе третьего "протокола". Но этот последний лист следователь отказался "принять", заявив, что это им "неинтересно". Позвольте - как это так: неинтересно? Для объективного следствия это был бы самый интересный пункт. Не говорю уже о том, что этим нарушалось основное условие: протоколы "Б" выражают мою точку зрения, а вовсе не то, что интересно или неинтересно для следователя. Но я не стал настаивать: к чему, раз вообще все протоколы "Б" могут быть отправлены в сорную корзину? Однако, мне захотелось сделать с этим вопросом (о "практике") experimentum crucis, - и я сделал его в следующем же протоколе.

Впрочем нет, не в следующем, так как следующий - не и в счет: это был маленький "протокольчик", в котором излагалось, с кем именно из старых народовольцев я знаком (почему, однако, "знаком", а не "поддерживаю связи"?), давно ли познакомился, часто ли вижусь и переписываюсь. Меня все еще удивляло это никчемное любопытство. Знаком давно {126} с В. И. Фигнер - с 1912 года, с А. В. Прибылевым и с другими - позднее, в переписке состою, письма взяты при обыске. Чего же еще надо? Лишь через месяц выяснились глубокомысленные причины этого непонятного любопытства.

Через несколько дней последовал протокол четвертый. Третьим высшее начальство осталось неудовлетворенно: слишком необычный язык, слишком странная формулировка, какие-то "нормы", какой-то "человек-самоцель". Нужно совсем другое: подчеркнуто политическое выражение тех же самых основных мыслей.

"Ваш единомышленник, Д. М. Пинес, написал целый ряд листов на эти же темы, но с политической, а с не социально-философской точки зрения; то же самое мы желали бы получить от вас", - сказал мне следователь.

Не без иронии я предложил ему следующий выход: пусть он даст мне эти листы, а я, прочитав их, припишу в конце: "сию рукопись читал и содержание оной одобрил", - и подпишусь.

Следователь обрадовался такому выходу, но все же побежал советоваться с начальством; вернулся немного сконфуженный и заявил, что такой образ действий признан неудобным. Все-таки он очень просит меня хотя бы несколько, развить точку зрения предыдущего протокола. - Отчего бы и не развить? На эти темы можно написать не один том. И я стал писать "протокол четвертый".

Боюсь, что и этим своим писанием я совершенно не удовлетворил следователя: форма четвертого протокола была отнюдь не протокольная. Я припомнил содержание одного ночного разговора именно на такие темы (диктатура, коллективизация, индустриализация, культурное строительство); он имел место с год или два тому назад. И вот теперь, в четвертом протоколе, я изложил сущность этого разговора, даже назвал имена собеседников. Последнее сделал {127} намеренно и тоже не без иронии: пусть эти собеседники заслужат за свою благомысленность, если и не орден Красного Знамени, то, по крайней мере, доброе мнение тетушки.