Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

Она просила откровенно, униженно, оскорбляя себя и его, и у него мелькнуло тогда, что в ней проснулось что-то животное. Но, мелькнув, эта мысль пропала или он ее просто отогнал, потому что она по отношению к Ольке была все-таки несправедлива, чем-то марала ее. Еще он подумал, что смертельно оскорбит эту девчонку именно тем, если отвернется... Он шагнул к ней, одной рукой обнял за плечи, другой скользнул по ее груди, обжигаясь. Она запрокинула плотно повязанную платком голову и жадно нашла сама сухими, сгоревшими губами его губы; Ноги ее подогнулись, она своей тяжестью потянула его вниз, на землю, а потом от женского чувства впервые испытанной любви застонала мучительно и радостно. Мозг ему больно прорезало, что когда-то так же вот застонала и Наташа, и он только тут с ужасом очнулся, в голове было пусто и гулко, там будто кто-то молотил палкой по железному листу...

...Так оно вот и случилось, думал сейчас Семен, слушая, как похрапывает Дедюхин. И винить в этом он не мог ни себя, ни Ольку, девчонку все-таки непонятную ни в словах, ни в поступках. А может быть, и понятную, подумал вдруг Семен, но только изломанную войной, измученную всем тем, что ей пришлось пережить. Этим все и объясняется...

Семен припомнил все встречи после той, первой, когда она спросила, смог ли бы он ее поцеловать, и когда она вырвалась из его рук, закричав враждебно: "Жалельщик какой нашелся..." И она действительно была, кажется, оскорблена тем случаем, в сарайчик к Капитолине и Зойке приходила редко, а когда приходила, то на Семена не глядела, демонстративно отворачиваясь.

- Зачем ты, Оля, так со мной? - спросил однажды Семен. - Ведь я тебя никак обидеть не хотел.

- А я и не обиделась, - сухо ответила она. - А рубец на щеке стал вроде поменьше, понятно?

- Конечно, все заживет.

- И волосы отрастут, ты думаешь? - спросила она помягче.

- Не знаю.

- Вот и доктор сомневается. Плешивая буду... всю жизнь. - И она всхлипнула.

- Оля, не надо...

- Отстань ты! - вскрикнула она опять в гневе, встала и убежала.

Он перестал ходить с Вахромеевым в Лукашевку. Но как-то через неделю или полторы тот сказал:

- Капитолина опять... просит, сходил бы к Ольке.

- Да я вам что, шут гороховый? Дурачок для... для...

- Ну, может, и дурачок, - сказал Вахромеев как-то странно, со вздохом.

- Катись ты со своей Капитолиной!

- Т-ты! Сержант! - Вахромеев подскочил, схватил его за грудки было, сверкая глазами.

Но Семен вдруг вспомнил полузабытый прием самбо, Вахромеев отлетел, согнувшись от боли, изумленно выдохнул:

- Дедюхин! Товарищ старший лейтенант!

- Что такое? - появился из блиндажика, который они соорудили для себя, командир танка.

- Он, зараза... приемы знает какие-то.

- Какие приемы вы знаете? - строго и официально спросил Дедюхин.

Все это кончилось тем, что сам старший лейтенант раза два очутился на земле, а потом потребовал:

- Два часа в день будете заниматься со всем экипажем. Может каждому пригодиться.

- Да я же все перезабыл, товарищ, старший лейтенант. Когда это было-то...

- Выполняйте, - козырнул Дедюхин.

И Семен стал заниматься - учил Вахромеева, Алифанова и самого Дедюхина зажимам, захватам, подножкам. Только дядя Иван после двух-трех уроков от обучения наотрез отказался, заявив, что возраст его все-таки не для самбы этой...

- Ладно, - сразу согласился Дедюхин. - Продолжите с желающими.

В Лукашевку Семен все же пошел. Олька встретила его молчаливо и виновато, они говорили о том о сем, раза два он слышал даже ее смех - тихий, робкий. Рассмеется - и сама вроде удивится: она ли это хохотнула? Замолкнет, прислушиваясь к чему-то в себе. Потом она начала его расспрашивать о Сибири, о семье, о Наташе.

- Счастливая она, твоя Наташка, - вздохнула Олька однажды.

- Ей тоже... столько пришлось пережить.

- Значит, ты ее любить сильнее должен, - сказала она задумчиво.

Как-то Олька весь вечер была молчаливой, подавленной, ни в какой разговор с Семеном не вступала и под конец разрыдалась.

- Ты что, Оля? Устала? Иди отдыхай. Я тебя провожу.

- Нет, я боюсь спать. Как засну, мне мама снится. Ведь это я ее... Ну что ж, они, немцы, надругались над ней. Но ведь жила бы!

- Что ж... конечно, - сказал Семен, чтобы что-то сказать.

Но Олька полоснула его глазами.

- Нет, после такого... нельзя жить. Незачем, понятно?!

Прощаясь, она спросила:

- Как ты думаешь, если б папа был жив... и он бы узнал об этом, что они с мамой... мог бы он ее еще любить?

- Ты, Оля, такие вопросы задаешь...

- Разве мама виновата? Или я... если бы сумел тот немец? Ну, в чем я была бы виновата?