Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

Так он думал, не зная, не предполагая всю глубину ее трагедии.

- А эти... Капитолина с Зойкой в самом деле партизанили? - спросил он, поворачиваясь к ней.

- Не веришь? - Олька усмехнулась невесело. Но Семен обрадовался, что она хоть так усмехнулась. - Они с Капитолиной поездов пять с немцами, с разными ихними машинами под откос пустили. Не считая всякого другого. Зойка - та особенно отчаянная...

Она помолчала.

- Как же это... такое с тобой, Оля? - проговорил он тихо.

Олька поняла, о чем он спрашивает, встрепенулась вся, вытянула замотанную платком голову, часто задышала.

- Жалеешь меня?

- Да нет... - сказал машинально Семен.

- Ишь ты, гусь! - еще больше задыхаясь, прохрипела Олька. - Не жалко, значит! Ну да... что я тебе? Пришел - увидел, ушел - забыл...

- Что ты к словам-то придираешься? - рассердился и Семен. - По-человечески надо же... И говорить, и понимать.

- По-человечески! А вот ты... поймешь разве?

- Так ты расскажи...

Неожиданно Олька всхлипнула, уткнулась ему в грудь. Он почувствовал ее горячий лоб, растерялся, подрагивающими руками погладил по девичьим плечам, ощутив до пронзительности их беспомощность и доверчивость.

- Ну что ты, Олька? Не надо...

- Не надо... Конечно, не надо, - повторила Олька тихо и покорно, оторвалась от него. - Они добрые, Зойка с Капитолиной. Это они попросили, наверно, Вахромеева позвать тебя... А мне зачем?

- Да я же и не знал, что... что тут живешь ты.

- Вот и не ходи больше. А Вахромеев пусть ходит. После войны они договорились с Капитолиной пожениться. Капитолина влюбилась без памяти. Сколько было в отряде партизанских мужиков - она хоть бы тебе что, а тут в два или три вечера влюбилась. Вот как бывает непонятно. "Хочу, говорит, чтоб к концу войны от тебя ребенок уже родился. Ты воюй, а я твоего сына хочу в это время в себе носить". Ты это ее желание понимаешь?

- Не знаю, - сказал Семен, чувствуя, что Олька говорит о чем-то большом и важном совсем не по-девчоночьи, по-взрослому.

- А я понимаю. Капитолина добрая. И Вахромеев тоже. Это хорошо, что они встретились друг для друга.

- Конечно... Ты знаешь, Оль, - сказал вдруг Семен, улыбнувшись, тронул ее за плечо, - ты тоже добрая и тоже встретишь такого же парня, который тебя полюбит, как Вахромеев...

Олька поежилась, отодвинулась от его руки, замолчала. Семен, чувствуя какую-то свою вину перед ней, тоже ничего не говорил. Они стояли и молчали, а над ними печально горели звезды.

- Ладно, я тебе расскажу, почему я... как все произошло это, - тихо проговорила, почти прошептала Олька, потуже завязывая платок. - Я тоже хотела вместе с Зойкой и Капитолиной в партизанский отряд. Но меня попросили остаться тут. Лукашевка же станция хоть небольшая, а через нее поезда идут и идут. Я должна была следить, куда они идут, сколько и с чем составы. Кого-то надо было оставить, вот меня и оставили. И я следила, раз в неделю ко мне из отряда приходили, я им все передавала. А когда не приходили, значит, нельзя было, тогда я в условленном месте знаки оставляла...

- Какие знаки?

- Ну, всякие... Если клала три камешка один за другим, значит, три состава с разной техникой на Курск прошли. Ежели укладывала их кучей, значит, на Льгов. Каждый камешек значение имел. Плоский - танки, круглый - пехота... Целая азбука была у нас составлена. Но лучше, когда приходили. На словах-то все можно подробнее... И что на станции делается, что в селе.

Теперь она стояла, опустив голову. Будто забыла, что дальше ей говорить, и мучительно вот вспоминала. И вдруг опять еле слышно всхлипнула и заскулила тихонько, как щенок.

- Не надо, Оль, рассказывать, коль тебе трудно, - проговорил Семен.

- А у меня красивые волосы были, я их боялась, - неожиданно сухим голосом произнесла девушка, смахнула пальцами слезы с ресниц. - Потому что однажды три немца остановили среди поселка. Патрули. Платок сорвали с меня, волосы упали на плечи, они начали их... лазают в них холодными пальцами, бормочут по-своему. Один даже понюхал их. Потом спрашивает по-русски: "Где твой дом? Пошли!" Что же мне делать? Повела, иду, а сама думаю: на улице же, среди бела дня, не посмеют со мной ничего... А коли там, дома... Ну, там видно будет. У меня в сенях граната припрятана, может, сумею схватить... Они привели меня. Мать побледнела. Один немец, который волосы нюхал, говорит:"0го, матка тоже не старая... Не пускай свою дочь на улицу, а то солдаты увидят..." И загоготали все, ушли, громыхая сапогами. Мать говорит: "Слышишь, надо скрываться, чует мое сердце..." - "Ты, - говорю ей, - иди, а я не могу, ты же понимаешь... А волосы я обрежу..." А мать свое: "Олюшка! Я глаза ихние видела, надо уходить от греха". - "Да ты подумай, говорю, как я объясню своим, из-за чего уйти из поселка хочу, чего испугалась..." - "А так и объясни. Я сама вот объясню, нечего девку тут держать, давай укажи мне, как партизанов твоих найти, где они? Сама я твое дело лучше делать буду!.."