Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

Но он еще не знал, за что старая Акулина Тарасовна попала на каторгу, она не успела ему еще этого рассказать.

* * * *

На обратном пути в Михайловку Зубов был так же молчалив, а Кружилин не тревожил его, понимая, что делать этого нельзя, что в эти минуты продолжается в нем работа, начавшаяся, видимо, давно.

Наконец сам Зубов произнес:

- Вы не поймете, Поликарп Матвеевич, что со мной творилось, когда в пересыльном лагере, уже советском, мне во всем поверили и сказали, что я свободен... К тому времени Финляндия вышла из войны, немцам было не до нас, они просто нас бросили. Охрана, эсэсовцы погрузились на машины и уехали. Так случилось - неожиданно и просто. Финны передали нас советским войскам. С каждым из нас, конечно, разбирались довольно долго потом.

- Я представляю. Мне сын рассказывал...

- Что?

- Он тоже был в плену. Всю войну.

- Вы шутите?

- Почему же? Вы сами говорите, что жизнь бездна.

День стоял веселый, теплый и несильный ветер качал ветви деревьев и кустарников, молодая листва, перекипая под солнцем, шумела древними, как сама земля, звуками.

- Это хорошо, что вам и моему сыну поверили. Но так, к сожалению, не всегда бывает, - произнес Кружилин, подумал о чем-то, горько усмехнулся. Живет и здравствует, может быть, где-то чекист по фамилии Тищенко. В середине тридцатых меня судьба сводила с ним. И до сих пор, я как вспомню о нем, вздрагиваю. Этот бы вам с моим сыном никогда не поверил... А ведь, в сущности, человеку немного и надо - поверить ему.

- Да, Поликарп Матвеевич! А я рассказал им тоже все честно. Все! И кто я такой, и что за свои... художества был приговорен к высшей мере... Дело мое вел пожилой и усталый какой-то офицер, он спросил меня: "Ну, и зачем вам такая жизнь?" - "Да, говорю, не нужна такая, а другой мне не положено". - "Кем это не положено? - спрашивает офицер. - Кто это чужой жизнью распоряжается?" - "А вот такие, как вы", - отвечаю. "Ну и дурак же ты, братец, - усмехнулся он. Жизнью своей всегда распоряжается сам человек. Только сам. Истина эта, Зубов, самая простая, проще не бывает. Но, к сожалению, этой-то простейшей истины люди иногда не понимают".

- Простейшей... - повторил, как эхо, Кружилин. - За постижение людьми этой простейшей истины и ведет свою нелегкую и гигантскую работу партия коммунистов.

Зубов бросил взгляд на Кружилина, секунду-другую смотрел на него, медленно отвернулся.

Затем долго наблюдал, как проплывают мимо их ходка все так же искрящиеся солнечной листвой кустарники, слушал глухой перестук колес по мягкой, затравеневшей дороге.

- Мне еще предстоит рассказать матери Семена в подробностях, как мы жили с ним в немецких лагерях. Она это потребовала...

- Значит, ей это необходимо знать. Расскажи.

- Я удивлялся этому мальчишке, Поликарп Матвеевич... Откуда он брал физические и душевные силы?! Я прошел огни и воды и медные трубы, все испытал... В советских тюрьмах и лагерях не мед, конечно, что говорить. Но, боже мой, они мне показались санаториями по сравнению с фашистскими! И там даже я не выдержал было, хотел на проволоку под током броситься. И знаете, что мне Семен однажды сказал? "Слюнтяй ты, - усмехнулся он, - и размазня кислая... Ну и бросайся! А я, коли уж придется умирать, еще хоть одного фашиста как-нибудь изловчусь с собой утащить..."

- Вот об этом и расскажи Анне, - повторил Кружилин.

- Да, обязательно, - кивнул Зубов, задумался, уронил ни с того ни с сего печальную усмешку. - Долго я, дурак, мучился: а что такое родина, какая она может быть для меня? И только там, в фашистских лагерях, я понял это все. И Семен этот, и другие помогли мне в том... Понял я наконец, что такое русская земля и ее люди...

Кружилин помолчал и спросил:

- А где после освобождения-то жил?

- Но разным городам... Работал, трудовая книжка у меня в порядке. И знаете, где работал? Я магазины до войны чистил ловко, по магазинной части меня и потянуло. Начал с грузчика, был потом и продавцом и даже заведовал секцией в одном гастрономе. Я женат, жена у меня добрая, славная, тоже из торговых работников. Сын у меня растет. В общем, все вроде бы хорошо. Но все что-то точило меня, точило... И все яснее я понимал - хочется мне сюда, в Сибирь, съездить, где отец погиб... Только не думайте, что сожалею я о нем. Алейников тогда, на фронте, хлестанул меня: памятью об отце изнываешь, не простишь за него, мол... Нет, Поликарп Матвеевич, не изнывал и тогда уже. А после войны - тем более. Тут что-то другое... Все до конца понять хочется...

- Хотите здесь остаться? - спросил Кружилин. - Я поговорю с директором Шантарского завода Хохловым, им, я слышал, работники в отдел рабочего снабжения нужны. Или в магазин, у них при заводе большой продовольственный магазин.