Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

- Вася... товарищ капитан, давайте как-нибудь вместе, если удастся, прошептал Губарев. - В одну команду. Я даже попрошу их...

Вспомнив это, Василий усмехнулся. Славный и благородный Валька! Он действительно попросил. Но если бы он знал в тот час, куда напросился! Как же это было? Сперва им приказали тут же, под дождем, донага раздеться. И в лагерной-то одежде на заключенных, наверное, страшно было смотреть со стороны - сами-то они к этому привыкли. А если теперь кто глянул бы, упал бы в обморок: в загоне стояли скелеты, чуть-чуть обтянутые синей от холода кожей. Мертвецы, толпой поднявшиеся из могил.

Он, Василий, и Назаров, скованные цепью, раздеться не могли, оба медлили, не зная, как им поступить.

Первым их в толпе раздетых людей заметил тот заключенный с зеленым треугольником на груди, подошел, плетью поднял подбородок Василия, затем Назарова, говоря при этом на ломаном русском языке:

- Как я рад... не представляете. Вас первых зачисляю в мою команду. У меня хорошо, очень хорошо. Не пожалеете.

И тут Назаров, впервые оторвав взгляд от земли, неожиданно произнес:

- И вы не пожалеете, господин...

- О-о! - воскликнул человек с зеленым треугольником. - Айзель моя фамилия. А ваша?

- Назаров, господин Айзель. Бывший капитан Красной Армии. Мы будем стараться.

Василий слушал - и не верил, что это говорит Назаров. Капитан... бывший, как он сказал, капитан Максим Панкратьевич Назаров, его земляк. Не верил, кажется, и Губарев. Уже раздетый, он стоял и ошалело глядел на Назарова, держа еще в руках свою одежду.

- Что рот раскрыл? - стеганул его ледяным голосом Айзель. - Фамилия? Воинское звание?

- Губарев. Старший лейтенант... Если возможно, я хотел бы... тоже в вашу команду.

- Похвально, - усмехнулся Айзель. - Это возможно, здесь все возможно. - И повернулся к Василию: - Ты кто?

- Лейтенант Кружилин, - ответил Василий. Так он значился теперь во всех арестантских документах.

- Бывший лейтенант.

- Почему же? - упрямо проговорил Василий, хотя понимал, что делать этого не следует. - Самый настоящий.

Айзель выслушал это, качнул квадратной головой.

- Люблю непокорных. Сколько побегов?

- Три, - сказал Василий. Скрывать было нечего, все значилось в документах.

- У тебя? - спросил Айзель у Назарова.

- Два. Но больше этого не будет. Я понял... что это безрассудно.

Однако Айзель, не слушая его, ткнул плетью в Губарева:

- А у тебя, старший лейтенант?

- Ни одного.

Дождь все накрапывал, мочил голых людей. Часть заключенных наконец-то увели куда-то через широкие дощатые двери в торце здания. Остальные, чтобы хоть немножко согреться, сбились в кучу, терлись друг о друга, и Василию казалось, что он слышит, как гремят их кости.

Айзель еще раз осмотрел всех троих, усмехнулся черным, тоже каким-то квадратным ртом и сказал Валентину непонятные слова:

- Одну возможность для побега я тебе здесь устрою.

Затем Айзель отвел Назарова и Василия в угол загородки, где с них сняли цепи. Стоя в очереди перед широкими дверями, ведущими, кажется, в баню, стараясь не прикасаться к голому и холодному телу Назарова, Василий сказал, впервые назвав Назарова на "ты":

- Зря я тебя спас там... под Перемышлем. И в Жешуве.

Назаров сильнее задышал при этих словах, выдавил из себя с хрипотой:

- За это я в расчете с тобой. В Галле, после побега твоего, вспомни, как дело было...

Говорил Назаров, не поднимая взгляда. Вздохнул и добавил:

- Я слабовольным оказался. Нет больше сил. Хотя я подлец и знаю, что это мне не поможет...

- Да, не поможет! Не поможет! - воскликнул Василий и закашлялся.

Валентин стоял уныло рядом, ничего не говорил.

Скоро передние двинулись, они все трое зашли в баню. Вернее, это был предбанник. Здесь в кучах грязных, состриженных с голов заключенных волос стояло несколько табуретов, парикмахеры в засаленных черных халатах орудовали скрипучими машинками. Они ловко состригали лохмы волос с правой части головы, потом с левой, а в середине оставляли хохолок, который аккуратно подравнивали ножницами.

Василий встал с табурета, глянул на остриженных таким же образом Назарова, Губарева. И беззвучно заплакал. Губарев понял эти слезы, тихо сказал:

- Черт с ними, Вася... Не это же самое страшное.

И все-таки в бане, с наслаждением плескаясь из жестяного таза горячей водой, Василий не мог смотреть на людей с хохолками, от ненависти и обиды в горле стоял комок. И он сказал здесь же Губареву:

- Да, не это... Но где же предел унижения человека?