Горестный тысячеустый стон доносился до ратников, стоявших у бойниц Перши. Будто сама земля взывала о помощи, и нестерпимо было стоять вот так, в бездействии, когда внизу гибли люди...
На воротную башню поднялся князь Довмонт, поддерживаемый с двух сторон дюжими холопами-оберегателями; третий холоп тащил следом простую деревянную скамью.
Князь Довмонт присел на скамью, поплотнее запахнул суконный плащ ночь была по-весеннему студеной. Седые волосы князя в дрожащем свете факелов казались совсем белыми, глубокие морщины избороздили лицо, руки бессильно опущены на колени. Трудно было поверить, что этот старец олицетворял воинскую удачу Пскова.
К князю подскочил тысяцкий Иван Дорогомилов, предводитель псковского ополчения, зашептал просяще:
- Всех посадских побьют, княже! Неужто допустим такое?!
Князь Довмонт молчал, прикрыв ладонью глаза.
Никто лучше Довмонта не знал жестокого закона обороны города. А закон этот гласил, что нельзя отворять ворота, когда враги под стенами, потому что главное все-таки город, а не посад. Лучше пожертвовать посадом, чем рисковать городом. Нет прощения воеводе, который допустил врагов в город, сердобольно желая защитить людей с посада. Большой кровью может обернуться такая сердобольность...
Молчал Довмонт, еще не находя единственно правильного решения, прикидывал: "Главное - бережение града. Никто не осудит меня за осторожность. Но не позор ли оставить без защиты беззащитных? Можно ли на склоне жизни принимать на душу подобный тяжкий грех?"
Задыхался в дыму, истекал кровью посад.
"Почему я медлю? - думал старый князь. - Неужели с годами уходит решимость? Я, всю жизнь отдавший защите Пскова, медлю спасать гибнущих людей его?"
Пронзительный женский крик донесся из темноты, поднялся на немыслимую высоту и вдруг оборвался, как обрезанный.
Князь Довмонт поднялся со скамьи, досадливо оттолкнул локтем кинувшихся помогать холопов, крикнул неожиданно звонким, молодым голосом:
- Выводи конную дружину, тысяцкий! За ворота!
Иван Дорогомилов с посветлевшим лицом кинулся к лазу винтовой лестницы. За ним стремительно покатились вниз, царапая кольцами доспехов тесно сдвинутые каменные стены, сотники конной дружины.
Князь Довмонт опять сел на скамью и замер, весь - напряженное внимание...
Страшен ночной бой в переплетениях посадских улиц, стиснутых глухими заборами, на шатких мостках через ручьи и канавы. Страшен и непонятен, потому что нельзя даже разобрать, кто впереди - свои или чужие, кого рубить сплеча, не упуская мгновения, а кого брать под защиту.
С в о и х псковские дружинники узнавали по белым исподним рубахам, потому что посадские люди, застигнутые врасплох, выбегали из дворов без кафтанов, простоволосые, босые. Своих узнавали по женскому плачу и испуганным крикам детей, потому что посадские люди пробивались к Крому вместе с семьями. И погибали вместе, если топоры и рогатины не могли защитить их от кнехтов.
Ч у ж и х распознавали по отблескам пламени на круглых шлемах, по лязгу доспехов, по тому, как отшатывались они, заметив перед собою всадников с длинными копьями в руках. Дружинники опрокидывали немецкие заслоны, пропускали через свои ряды посадских беглецов и ехали дальше, пока слышны были впереди крики и звон оружия: это значило, что там еще остались свои люди, ждавшие спасения...
Князь Довмонт с высоты башни слушал бой. Именно с л у ш а л, потому что нельзя было увидеть ничего в дымной мгле, окутавшей посад.
Шум боя удалялся, слабел и наконец затих. Что это значило, Довмонт знал: псковская конница прошла посад из конца в конец, и все, кто остался в живых из посадских людей, были уже за ее спиной. Пора отводить дружины, пока немцы не отрезали их от города.
Князь Довмонт приказал трубить отступление.
В распахнутые настежь Великие и Смердьи ворота вбегали люди. Спотыкаясь и путаясь в длинных ночных рубахах, семенили женщины с ребятишками на руках. Мужчины несли на плечах раненых, волокли узлы с добром. Немного их осталось, спасенных от немецкого избиения...
Довмонт понимал, как это трудно - отстоять ворота, если кнехты пойдут по пятам дружинников. Главное - выбрать миг, когда до ворот останется один рывок дружинных коней. Снова доносился с посада шум боя, но теперь он не удалялся от Крома, а приближался к нему, ширился, нарастал. И вот уже видно с башни, как пятятся дружинники из посадских улиц, сдерживая копьями напиравших кнехтов. Князь Довмонт кивнул трубачу:
Читать дальше