Сергей Карпущенко - Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх

Когда он замолчал, гробовое молчание, воцарившееся в горнице, нарушалось лишь гудением мухи, запутавшейся в ситцевой занавеске окна.

- Ну, если сегодня не удастся государя освободить, так быть нам с вами, господа, заклейменными во веки веков малодушными трусами, - тихо произнес высокой мужчина, а другой, чернявый, с густой бородой, сказал:

- Чего уж нам ждать. Всё знаем, час известен, и автомобиль эта сволочь большевистская для нас как нарочно поставит, чтобы, видишь ли, гнусность свою ревом мотора заглушать. Нам и карты в руки. Как только выведут государя с семьей из дома, чтобы в подвал ввести, тогда и напасть на них нужно. Перестреляем всех иуд проклятых, царя - на мотор да и прочь из города.

- Во-первых, - заметил третий мужчина, пожилой уже, с седыми висячими усами, - я тебе, Павел Исаич, возражу. В смелости твоей здесь никто сомневаться не собирается, но не спешишь ли ты? Сам не видел разве, что караул на улице, вдоль забора дефилирующий, довольно сильный - человек пять с винтовками. Если этот караул не снимешь, то и во двор пройти не сумеешь. Потом, знаешь ли ты, в какое место автомобиль поставят? Нет, не знаешь.

- А я и знать об этом не хочу! - с каким-то пренебрежением сказал чернявый. - Караульных снимем мы без шума, ножами снимем. А там увидим, где автомобиль стоит. Снаружи - хорошо, а внутри двора - так и того лучше. Мы ведь государя и его семью в кузов поместить хотим, вот и наше счастье будет, если незаметно для тех, кто по улице может проходить, это сделаем. Мотор работающий - это для нас удобство! Мы, чай, по большевикам палить нещадно будем. Главное, конечно, наружную охрану уничтожить, а там все как по маслу покатится!

- Куда же повезем царя? - спросил озадаченно высокий. - Вы подумали об этом?

- К Колчаку иль к белочехам, - ответил усатый. - Выедем на восточный тракт - и дунем. Главное сейчас не это. Главное - царя с семьей спасти. Можно, думаю, на время где-нибудь в лесу припрятать, а потом, когда возможность будет, переправим за границу.

- Да уж лучше в лес их завести, чем к Колчаку, - проговорил чернявый бородач. - Адмирал сейчас англичанам да французам служит, которые спят и видят Россию не монархией, а республикой. Николай ему совсем не нужен. Боюсь, не передал бы его Антанте...

- Хорошо, - кивнул усатый, - если все, как задумали, удастся, сховаем августейшую семью в лесу, а после видно будет...

Сумерки на Екатеринбург спускались быстро, точно из окрестных лесов выползала темень, набрасывала на город свое черное сукно, и немалый этот город (до войны здесь чуть ли не сто тысяч проживало) погружался в тихий, вязкий мрак, который лишь кое-где был изъязвлен светом керосиновых ламп, проникавшим из окошек. Но керосин и свечи в Екатеринбурге берегли, а поэтому совсем немного было в городе освещенных окон.

К десяти часам стали черными и окна Ипатьевского дома, где содержалась царская семья, вернее, не царская совсем, потому что отречение Николая Александровича освободило бывшего государя от многотрудной такой обязанности, а семья гражданина Романова. Дом инженера Ипатьева был крепким, богатым даже по екатеринбургским меркам. Покоев здесь немало было, но государя, Александру Федоровну и Алексея поместили в одной угловой комнате с окнами на площадь и на Вознесенский переулок. Великие княжны по приказу комиссаров поселились в соседней, где даже дверь была снята. Все эти меры были, как считал Белобородов, не напрасными: все вместе будут жить, так и с присмотром за пленниками хлопот не будет.

Николай давно уже разделся, но по причине жары и духоты, не спадавших даже к ночи, лежал поверх одеяла в одном белье, сложив на груди руки и покручивая большими пальцами. Мысли одна тревожнее другой беспорядочно громоздились, исчезали, появлялись снова, но мысли эти были пустяками по сравнению с гнетущим отчаянием, не отпускавшим сознание из своих липких объятий. Николай не жалел того, что обстоятельства заставили его подписать отречение и теперь он не государь император - помазанник Божий, не отец великому, хоть и страдающему народу, а всего лишь "гражданин Романов". Николай был в отчаянии потому, что его пугала судьба семьи, любимой жены, обожаемого сына и дочерей, ещё не изведавших ни радости любви, ни тягот и восторгов материнства.

"Пусть они не говорят мне, что скоро переправят за границу, рассуждал про себя Николай. - Я видел их лица, я постоянно вижу, как относится к нам караул. Это хамство, это граничащее с издевательским отношение может проявляться лишь тогда, когда судьба пленников предрешена, причем предрешена в самую худшую сторону. Ну что ж, пусть поступают так, как велят их хозяева. Я знаю, что должен пасть жертвой, рассчитаться за века угнетения, как говорят большевики. Но при чем здесь моя жена, мои дети? Ах, только бы освободили нас! Я бы счастливо прожил остаток жизни на клочке земли, обрабатывая её обычной лопатой, засевая, собирая скудный урожай! Только бы не убивали нас!"