* * *
Раненых поступило так много, что под госпиталь заняли еще одну школу. Работаю, как на фронте: изо дня в день — допоздна. Справиться с таким большим складом одному трудно. Я решил попросить себе помощника.
Пожилой капитан медицинской службы, говорящий всем «ты», ответил на это:
— Дать тебе настоящего санитара не могу. Каждого, у кого еще есть голова на плечах, приказано отправлять на фронт. Даже в операционной мне помогают люди без всякой медицинской подготовки. Подбери себе помощника из раненых, из тех, кто ходит на своих двоих, но еще нуждается в госпитализации.
— Слушаюсь, господин капитан медицинской службы.
— Только перестань, пожалуйста, дергаться. Делаешь вид, будто боишься меня. Если меня кто побаивается — сам в этом виноват. Иди.
И вот у меня появился помощник из раненых, тот самый обер-ефрейтор из Дюссельдорфа, Штюкендаль. Когда я отлучаюсь в город, он замещает меня на складе.
Я часто хожу на станцию. Мне приказано встречать каждый санитарный поезд, чтобы там, в вагонах, отбирать у вновь прибывших шубы, сапоги, каски — словом, все пригодное для фронта снаряжение. Особенно оружие.
* * *
Теперь я знаю, что на Штюкендаля можно рассчитывать. Я понял это из наших разговоров. Надо же что-то делать. Тут нет ни витебского Алексея, ни люблинской Ольги, не от кого получать задания. Скверно, когда приходится действовать на свой страх и риск. Но сидеть сложа руки нельзя — эта мысль не дает мне покоя.
Раз в мои руки попадает военное имущество, в котором так заинтересовано командование вермахта, значит я должен насолить фашистам здесь, на этом участке. Пусть будет побольше недовольных: быстрее развалится вся эта человекоубийственная механика.
Действуя в одиночку, я искал друзей, осторожно, настойчиво. Так проходили зимние месяцы после разгрома под Сталинградом.
За скорняжной мастерской находится какое-то помещение, похожее на кухню. Рядом — темная кладовая. На полках в кладовой мы со Штюкендалем раскладывали всевозможные предметы — от мыла и щеток до веников и тряпок. А в закрытых шкафах хранили оружие.
Однажды Штюкендаль решил почистить оружие, которое на следующий день я должен был отвезти в Лебау. Я езжу туда по средам, чтобы сдать пришедшее в негодность обмундирование. Но главное, зачем я езжу, — это чтобы встретить унтер-офицера Дойча.
Штюкендаль показал мне одну из винтовок, которую я должен увезти, и спросил:
— Сдать эту винтовку или оставить здесь? Поглядите, в каком она состоянии. В нее угодил осколок, и выходное отверстие сузилось. С этой штукой я бы не хотел попасть на фронт.
— Надо сдать, по крайней мере мы избавимся от этой дряни, — уклончиво ответил я.
И оказалось, Штюкендаль меня понял.
— Мне тоже так кажется, — согласился он. — Если какой-нибудь солдат окажется на фронте с этой трещоткой и патрон застрянет в стволе, ему волей-неволей разрешат отлучиться с передовой линии в тыл к оружейнику. Значит, во-первых, мы можем спасти жизнь этому солдату. Во-вторых, одним солдатом на фронте будет меньше. Сдадим, значит, как годную.
Я обрадовался, что наши мысли совпали и через некоторое время решил поговорить с ним о деле, объяснив, что если мы увеличим трудности с обмундированием, то это пойдет только на пользу людям. Штюкендаль добавил:
— И с оружием можно кое-что предпринять… Согнуть мушку, расточить ударник, испортить подаватель, мало ли…
Теперь мы будем вредить этой проклятой войне сообща.
Штюкендаль вдруг схватил какой-то китель, рванул его, и материя расползлась. На другом кителе он прожег папиросой дыры, но так ловко, что можно было принять это за след от зажигательной бомбы. С брюками было еще проще. Достаточно потянуть материю на коленях, чтобы она расползлась. Ткань покрепче можно разодрать перочинным ножом так, словно солдат в этих брюках зацепился за колючую проволоку. Перед перевязкой раненым часто вспарывают и брюки и сапоги. И это можно использовать. Со свитерами еще проще: спустить несколько петель на боку — и все вязание расползается. Словом, находчивость Штюкендаля оказалась поразительной. Не во мне одном кипит гнев против гитлеровской бойни. И, наверно, не в нас двоих.
Они требуют, чтобы мы раздевали раненых и собирали обмундирование для новых резервов. Ну что же, мы создадим им запасы барахла.
Приходит на склад солдат, жалуется:
— Я всего один раз надел эту штуку, а она уже расползлась.
Ему выдается новый свитер, а порванный отправляется на обмен в запасной батальон 455-го пехотного полка.
Читать дальше