Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата

Госпиталю необходимо свежее молоко. Наши снабженцы здесь бессильны. Я охотно принял поручение доктора Сименса добыть молоко путем «свободной торговли». Взяв бидон, я отправился по шоссе за город, добрался до леса, на опушке которого стояло несколько уцелевших домиков. Я заходил в каждый дом и спрашивал у жителей, нет ли у них коровы.

Жители думали, что я собираюсь отобрать у них корову. Я старался держать все время на виду бидон, подчеркивая, что мне требуется всего лишь молоко.

— Нет воровать, — твердил я им по-русски. — Деньги…

Но деньги никому не нужны. Это же не деньги, а оккупационные марки. Я стал предлагать в обмен горох или перловую крупу.

В одном из домиков мне удалось договориться. Я оставил бидон у хозяина, который обещал к завтрашнему дню достать несколько литров молока.

Сегодня я снова пошел туда. Хозяин домика выполнил свое обещание. Не знаю где, но он раздобыл несколько литров свежего молока. В бельевом мешке я принес ему крупу. Получив крупу, хозяин поделил ее на пять частей. Оказывается, он собрал молоко в пяти дворах. Я условился с ним, что он снова соберет молоко в обмен на горох.

О своих походах я рассказал Рейнике.

— Ты бы намекнул им о том, как мы с тобой безумно любим наци, — посоветовал Рейнике. — Иначе они в один прекрасный день ухлопают тебя. Они же думают, что ты фашист. А в том, что они связаны с партизанами, я нисколько не сомневаюсь. Тут все с ними связаны. Видел, сколько в госпитале раненых, и все партизанами.

— Пожалуй, ты прав, Густав. Я попытаюсь. Может быть, они нам с тобой помогут.

Я снова ходил за молоком. Отнес туда изрядное количество гороха.

У хозяина есть сын, мальчик лет двенадцати — тринадцати. Он часто играет на губной гармошке.

Отдав горох, я без приглашения присел на табуретку и спросил хозяев, где же мальчишка. Мать вышла за дверь и позвала:

— Петр, Петруша.

Я дал мальчику пачку леденцов и знаками показал ему, что хотел бы послушать его игру на гармошке.

Мальчик вынул губную гармошку из кармана и заиграл что-то грустное. Я показал ему, что хочу плясать. Он заиграл что-то веселое.

Тогда я взял у него гармошку и заиграл памятный мне русский революционный похоронный марш «Вы жертвою пали».

Мальчик искоса посмотрел на отца. Отец сидел мрачный и как будто безучастный.

Тогда я заиграл «Смело, товарищи, в ногу».

Все смотрели на меня с удивлением и страхом. Особенно испугалась мать, на глазах у нее выступили слезы.

Я подошел к ней, похлопал ее по плечу и заиграл на гармошке «Интернационал».

Никто не проронил ни слова.

Я распрощался с ними, пообещав зайти завтра.

Сегодня в хате, где я получаю молоко, меня встретили все пятеро поставщиков. Кроме того, там был один из глухонемых, у которого я просил напильник. Все они сидели вокруг стола.

Я принес горох и немного муки. Они распределяли это богатство между собой без какого бы то ни было признака благодарности. Они получали плату за молоко. Причем я мог прочесть на их лицах примерно такое: «Мы вынуждены у тебя покупать наше же собственное добро, которое ты у нас отнял». Так оно и было. Ведь это их горох и их хлеб, и то и другое отобрано у них. Мы расплачиваемся за молоко их же добром.

Кто-то из мужчин предложил мне присесть и спросил:

— Капрал, когда капут войне?

— Гитлер капут — война капут, — ответил я.

— Сколько месяцев? Монате?

Что я мог им ответить?.. Я показал восемь пальцев.

Им это не понравилось.

Я решил подбодрить их и повторил:

— Гитлер капут — война капут. Много партизан — война капут.

Вдруг мне показалось, что глухонемой прислушивается. Странно. Не наговорил ли я чего лишнего?

Один из мужчин спросил:

— Ты коммунист?

— Никс, никс, — спохватился я, взглянув на глухонемого.

Глухонемой одобрительно кивнул.

Я быстро простился и ушел. А вдруг глухонемой вовсе не глухонемой? Вдруг он шпик гестапо? Негоже мне, старому волку, вести себя столь легкомысленно.

Время бежит безостановочно, словно перекаты артиллерийского грома. Начало октября, а холодно, как зимой. Снег лег на леса и поля, белой пеленой покрыл руины. Но это не свадебный или праздничный наряд, это саван. Кругом горе, кровь, смерть.

Раненых везут со всех направлений на санях, на телегах, на грузовиках, на санитарных машинах и, разумеется, по железной дороге. По железной дороге их доставляют сразу сотнями. Всех надо осмотреть, перевязать и отправить в тыл.