Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата

Я рассказал ему о разговоре в лагере с лейтенантом и о приказе кормить пленных только отбросами.

Бартль некоторое время сидел молча, хмуро уставясь в стол.

— Сколько у вас их? — выдавил наконец он из себя.

— Двадцать.

— Двадцать пайков ежедневно, о, боже мой, — простонал он.

Бартль сказал, что в трехстах километрах от фронта сидит его начальство — казначей Нугль. Такая сволочь — до всего докопается. Там, в тылу, у него есть условия, чтобы все до корки проверить. Он убежденный нацист и причисляет себя к цвету партии, который должен держаться подальше от фронта, чтобы сохранить себя для будущих великих дел.

В общем, мы с Бартлем обо всем договорились. Разработали план, как, не нарушая установленных порядков, обеспечить пленных пайками. Собственно говоря, все это не так сложно, если в последующей инстанции к тебе не станут придираться. Нугль во взвод внезапно не нагрянет. Да и не внезапно он вряд ли полезет в район, так близко расположенный от линии огня. Обычно проверяет один Бартль. Значит, договорились: в дальнейшем он не будет слишком придирчив.

Теперь я могу действовать свободнее. Двое, к примеру, выздоровели и уже отправлены на фронт с харчем на один день. Я записываю им сухой паек на два дня. Амбулаторных больных с занозой, фурункулезом или с плохим анализом мочи я могу иногда записать как настоящих больных, в главную книгу, а уже оттуда имею право перенести их в списки на довольствие. В свою часть они возвращаются вечером. Но я вычеркиваю их лишь на следующий день с пометкой о выдаче вперед сухого пайка. Так дело налаживается, раздатчикам на кухне можно дать команду кормить пленных нормально. Повара — ребята неплохие. Им важно, чтобы все сошлось в отчетности и чтобы на всех хватило. Пленные все понимают, и я чувствую, что они благодарны нам.

Вчера ко мне зашел Отто Вайс:

— Подумай, Карл. Оказывается, пленный по имени Владимир, родом из этих мест. Его дом всего лишь в шестидесяти километрах отсюда. Будь я так близко от дома — сбежал бы.

А сегодня ко мне пришел сам Владимир. Он попросил прямо, словно решившись на отчаянный поступок:

— Унтер-офицер, пусти меня домой! — В его голосе звучала надежда.

— А паспорт у тебя есть?

— Подумаешь, паспорт, — произнес он пренебрежительно и бросил выразительный взгляд на свои ноги, будто желая сказать: чтобы добраться до дому, нужны не документы, а крепкие ноги.

Руки у него синие, словно он только что собирал чернику. На самом же деле Владимир нашел в подвале огромную бутыль с чернилами и перекрасил свои старые солдатские брюки в синий цвет.

Владимир работает сопровождающим на санитарной автомашине. Шофер машины больше других заинтересован в таком помощнике: пленный избавляет шофера от всякой черной работы. Если Владимир не явится, шофер немедленно доложит об этом по команде. Да и охранник заметит его исчезновение. Кроме того, дежурный унтер-офицер каждый вечер устраивает перекличку пленных и сразу же заметит его исчезновение. Дело это не простое, отпустить Владимира я не могу.

Ко мне пришел студент Сергей, староста пленных. Он спросил меня по-немецки:

— Геноссе унтер-офицер, ты Ленина любишь?

— Да, — ответил я ему. — Но в чем дело?

— Ты действительно любишь Ленина?

— Да.

— Так докажи это.

Я растерянно молчал, не понимая, чего он от меня добивается. Но Сергей, очевидно, заранее все обдумал и настойчиво продолжал:

— Ты должен придумать, как Владимиру уйти отсюда. Ему надо попасть домой. Он оттуда не вернется. Ему надо уйти. Сделай так, чтобы его не искали.

До этого я с Сергеем почти не разговаривал. Но он и его товарищи, очевидно, раскусили нас троих: и с Вайсом и с Рейнике они говорят так же прямо и настойчиво, как со мной. Они понимают, что раз мы кормим их, вопреки запрету командования, значит, мы «любим Ленина». Ну что ж, он прав.

Я обещал все обдумать.

Всю ночь я думал о Владимире. Действительно, это ужасно: жить за колючей проволокой рядом с домом. Там родители, братья, сестры. Они ничего не знают о его судьбе, думают, что он где-то воюет или убит. А он жив, рядом, но в неволе. Мне мерещилось, что Владимир уже стучится в окно своего дома… Но тут полицаи, он бежит… За ним погоня… Для матери и радость и горе — все вместе…

Как же помочь ему?

Отпустить его, конечно, не отпустят. Не поверят, что он вернется, да он и не собирается возвращаться. Если он просто исчезнет ночью, поднимется такой переполох, что пострадают все: и пленные, и наше начальство. Пленных тут же заберут в лагерь и, возможно, для острастки расстреляют. Доктору Сименсу, как командиру взвода и начальнику эвакогоспиталя, будет такой нагоняй, что он после этого резко изменит режим во взводе. Кто-нибудь угодит под трибунал. А между тем и Рейнике твердит, что Владимира надо отправить домой.