Джеймс Кервуд - Там, где начинается река

Однажды ему приснился странный сон. Он увидел Коннистона, который подошел к его кровати и разбудил его, а после этого, ехидно смеясь и издеваясь, сообщил ему, что, наградив его сестрой, он чем самым навлек на него проклятие дочерей Акелоуса. Он когда-то слышал об этом проклятии, смутно знал, что оно представляет собой, и, проснувшись в столь поздний час ночи, подумал; что Коннистон был совершенно прав. Он вполне ясно сознавал свое положение. Что бы ни случилось, как бы удачно ни сложились для него в дальнейшем обстоятельства, какую бы победу он ни одержал, все равно Мэри-Джозефина останется для него только сестрой и абсолютно недосягаемой. Его сестра! А он любит ее самой настоящей мужской любовью!

На следующий день после этого неприятного сна он вместе с Мэри снова отправился в рощу, в тени которой приютился старый кейтовский дом. Снова они вошли в заброшенное жилище и медленно обошли холодные, мрачные, пустынные комнаты. В одной из них он долго рылся и искал что-то на запыленных книжных полках. Наконец он нашел то, что ему было нужно, и торопливо раскрыл книгу. В книге он скоро отыскал ответ на вопрос, который засел в его голове в первый же момент, как он проснулся и увидел солнце, вселившее в него бодрость и веру в то, что надо и дальше идти вперед. В конце концов дочери Акелоуса проиграли! Улисс сыграл с ними злую шутку и выиграл! А теперь такую же игру должен был играть он, Джон Кейт, играть и обязательно выиграть! Он должен на время стать современным Улиссом!

Выйдя с Мэри-Джозефиной на свежий воздух, он почувствовал твердую, всесокрушающую уверенность. Идя рядом с девушкой, держа ее руку в своей, ощущая ее присутствие всем своим существом, он говорил себе, что вся жизнь есть страшная возмутительная ложь и что нет матери-земли, нет солнца, нет разума во всем окружающем, если в этом мире нет надежды для него, Джона Кейта.

Но он знал, он был уверен, что эта надежда есть! Она была совсем близко, подле него. Она была здесь и дальше, за пределами леса. Она была за границей этих желтых равнин, за самым далеким деревом самого далекого леса, за горами и долами, и главный источник ее находился в сердце гор, которые с прежней силой продолжали манить его. Точно так же, как он мечтал в дни детства и юности, он мечтал о них и теперь, и мечты его были тем прекраснее и жизненнее, что вместе с ним и о том же мечтала Мэри-Джозефина. Он рисовал ей картины будущей жизни, говорил о том, как они будут пробираться вдоль беспредельного Саскачевана, как войдут в новый, их собственный мир, как будут жить в нем, работать, радоваться, искать, побеждать и наслаждаться существованием вдвоем. И Мэри-Джозефина, слушая его с затаенным дыханием, мечтала и строила планы вместе с ним.

В течение одной недели они пережили столько, сколько иной человек мог бы пережить за целый год. По крайней мере, так казалось Кейту, который еще никогда не оставался так долго наедине с женщиной. Отношение ко всему этому Мэри-Джозефины было несколько иное. Она была надолго разлучена с братом, и разлука оказала на нее такое воздействие, что следы его должны были сохраниться на всю жизнь. Но за это время нисколько не ослабела ее духовная связь с тем, кто всегда казался ей самым близким существом на свете. Теперь же ей казалось, что ее дружба с братом, что их взаимная любовь сильнее, чем когда-либо, сильнее даже, чем в далекие дни навсегда ушедшей юности. Это объяснялось тем, что они жили теперь в стране, где она никого не знала, где все было чуждо ей и где каждый из них воплощал для другого весь остальной мир и всю его радость.

Джон Кейт все это прекрасно понимал и испытывал двойственное чувство радости и печали. И все чаще и чаще стали повторяться часы, когда им овладевало самое жестокое отчаяние. Тогда он уходил к старому отчему дому, причем Мэри-Джозефина неизменно сопровождала его. Никто из посторонних не имел представления об этих визитах. Там, очутившись наедине, они без конца беседовали о Джоне Кейте, и он неоднократно замечал, какой мягкий и ласковый огонь светился в ее глазах, когда он начинал разговор о "покойном". Она полюбила память этого человека, потому что ее брат преклонялся пред ним.

Эти часы сменялись ночами, когда правда, скинув маску со своего лица и дерзко улыбаясь, страшным призраком вставала перед ним во весь рост и указывала ему всю глубину его падения и всю шаткость его положения. Его радовало только одно: что Мэри-Джозефина имеет должное представление о нем. Что бы в дальнейшем ни случилось, она знает уже и всегда будет знать, кто такой был Джон Кейт. Ибо он сам, Джон Кейт, рассказал ей обо всем, раскрыл всю правду, насколько это было возможно.