Евгений Тарле - Отечественная война 1812 г. Сборник документов и материалов

Я находил вполне основательным предложение военного министра и не разделял его мнения только относительно направления на Владимир в единственном намерении сохранить сообщение с Петербургом, так как такое следование армии отдавало во власть неприятеля все полуденные наши области и значительные, уже готовые для войска запасы. Гораздо важнее было не потерять сообщения с ними, а также с армиями ген. Тормасова и адмирала Чичагова, нежели с царскою фамилиею, которая, при малейшей для нее опасности, могла бы выехать в Казань или северные губернии, не принуждая армию к невыгодному для оной направлению. Как офицер, весьма мало известный, я не смел дать согласия моего на оставление столицы; но, страшась упреков соотечественников, предложил атаковать неприятеля; 900 верст беспрерывного отступления, говорил я, не приготовили неприятеля к подобным со стороны нашей движениям, и нет сомнения, что в войсках его произойдет большое замешательство; его светлости, как искусному полководцу, предстоит воспользоваться им, и сие, конечно, даст другой оборот делам нашим [9] Мнение мое атаковать неприятеля было неосновательно и я не хочу защищать его. Я был убежден в неизбежности сражения, так как Кутузов не переставал утверждать сего и, следовательно, предлагая атаковать неприятеля, думал этим избегнуть необходимости ожидать нападения в позиции, которая имела недостаток. . Кн. Кутузов с неприятностию отвечал мне, что потому даю я такое мнение, что не на мне лежит ответственность.

Ген. Беннигсен, известный знанием военного искусства и опытностью своею, хотя удивил меня, предложив мнение, с моим согласное, но я не могу усомниться, что мнение свое он основывает на расчетах более верных, нежели мои. Ген.-л. Коновницын был со стороны предложивших атаковать неприятеля и, как офицер неустрашимый, другого мнения предложить не мог. Ген. Дохтуров говорил, что хорошо было бы итти навстречу неприятелю, но что в Бородинском сражении мы потеряли многих частных начальников, а возлагая атаку на занимающих места их чиновников мало известных, нельзя быть вполне уверенным в успехе. Ген. — адъютант Уваров не замедлил согласиться на отступление. Ген.-л. гр. Остерман-Толстой предлагал отступить и, вспомнив, повидимому^ прежнюю неприязнь свою с гея. Беннигсеном, спросил его, опровергая его предложение, может ли он удостоверить в успехе атаки. Беннигсен с обычною ему холодностью отвечал, что если бы успех ни малейшему не был подвержен сомнению, то не было бы нужды призывать их в совет, а еще менее — знать его личное мнение. Предложенные в совете мнения мне приказано было передать приехавшему после всех ген.-л. Раевскому, и он объявил, что обстоятельства, объясненные военным министром, достаточны, чтобы и его склонить к мнению оставить Москву. Все подавшие мнение об отступлении имели ту выгоду, что военный министр избавил их от объяснения причин такового мнения, сам изложив оные с совершенным благоразумием. Кутузов явно был на стороне их, и приказано сделать диспозицию к отступлению…

Ермолов, стр. 183–188.

Из записок С. И. Маевского об оставлении Москвы.

Для удержания неприятеля сделана была последняя попытка пред Москвою; но позиция избрана была в такой трущобе, где армия была вся в яме, где она не имела ни простора, ни сообщений для взаимных подкреплений, и где на флангах ее мог утвердиться неприятель, завладеть ее выходами и располагать Москвой по собственному произволу. Кутузову оставалось, как многие хотели: или из ложного патриотического упрямства оставаться в этой яме и дать неприятелю владеть всем плацдармом действий и Москвою; или, подобно Мел асу, отдать без боя Москву, чтобы только купить свободу и выйти из этой ямы. Может быть, последнее и исполнилось бы, ежели бы известный Фигнер не открыл направления неприятеля, угрожавшего уже стеснить нас и решить всю судьбу всей кампании. Поел© известных споров, решились, наконец, пожертвовать Москвою, чтобы окупить Россию. Итак, тот самый полководец, который накануне сдачи Москвы клялся Ростопчину, что он скорее погребет себя под развалинами Москвы, чем сдаст ее, был побежден обстоятельствами и спас Россию..

Открытие Фигнера, как я уже сказал, спасло Россию от гибели. Ложные понятия о чести спасти Москву исчезли; упрямство уступило место рассудку и из брожения его родилась мысль новая и высокая — стать на операционной линии неприятеля. Фланговый марш был следствием нашего пробуждения, или лучше, воскресением всей России…