Олег Грейгъ - Тайна за 107 печатями, или Наша разведка против масонов

И он сделал ход, роковой ход, который впоследствии будет стоить ему жизни. Он доложил о последнем письме бывшего шефа Имперской разведки Александру Евгеньевичу. Тот прочитал, спросил спокойно: «Владимир, а зачем ты мне это показываешь?» И, не дожидаясь ответа, встал и, направляясь к двери, бросил: «Я ничего не читал. Но если будет надо, то — читал…» И ушел, оставив поникшего и враз посеревшего Владимира Георгиевича терзаться и дальше.

После напряженных раздумий Забрежнев «случайно» забыл письмо в келье Пономарева. Который тоже изобразил из себя незаинтересованного человека. Но когда через какое-то время в монастыре появился Сталин, Пономарев, словно невзначай, подал ему письмо.

Ознакомившись с посланием, генсек долго и тяжело молчал, затем, сев на жесткий стул, спросил:

— Скажи, Борис, граф пишет, что его жена за границей. Он упоминает и сына. Где они?

— По имеющимся у нас сведениям, товарищ Сталин, его жена проживает во Франции, а сын в Евпатории. В силу своей чрезвычайной занятости в связи с событиями 1917 года и возникшими проблемами в отношениях с женой граф, будучи уверенным, что все как-то уладится, оставил сына у своего друга, полковника русской армии в отставке Дмитрия Дмитриевича Бедного, скрывающего тот факт, что он офицер, и живущего в Евпатории. По нашим сведениям, в период Гражданской войны Бедный тщательно скрывал от знавших его людей, что у него малолетний сын графа Канкрина. Вместе с супругой они решили признать Михаила Александровича Канкрина, родившегося 6 января 1915 года, членом семьи и оформили соответствующие документы. Конечно, с согласия его настоящего отца, который неоднократно приезжал тогда в Крым с документами на имя Грейга, — фамилию своей матери он с разрешения Императора использовал в качестве оперативного псевдонима. Однако нам известно, что против этого возражала супруга графа. Мы же сочли целесообразным не беспокоить полковника и оставить все так, как есть. Как говорят, товарищ Сталин, до лучших времен. Мы полагаем, что из детей бывших русских аристократов и дворян необходимо создать легион карателей всех противников советской власти. Одним из таких мы планируем сделать сына графа Канкрина Михаила, который ныне является членом семьи Бедного.

Сталин, сверкнув глазами и еще некоторое время помолчав, удовлетворенно рассудил:

— Может, ты и прав. Но не лучше ли мальчишку забрать и тем самым вытащить графа к нам? Он посмел покушаться на партию, на государство.

Пономарев, вежливо выслушав, ответил:

— Товарищ Сталин, граф не тот человек, которого можно купить на жизнь сына. Он остался монархистом и убежденным сторонником русской государственности. И, написав это письмо, он подвел для себя какой-то итог.

— Может, и так. Но ты подумай, не вмешивая сюда никого. Мне этот паршивый граф не по душе. Он заслуживает, чтобы его отправили к праотцам… Кто у него еще есть?

— Никого, товарищ Сталин. У него были три брата, но всех уже нет в живых. Есть троюродные и другие родственники. Один, как я вам докладывал, должен был стать одним из руководителей Кубанско-Донской казачьей армии.

— Хорошо, подумайте о том, чтобы выкорчевать этот род с нашей теперь земли. И еще. Перевезите помазанника из Сухума сюда, в Подмосковье. Вы подобрали ему пригодное место жительства?

— Да, товарищ Сталин. Он сам назвал это место, это имение московского купца Куманина.

— Хорошо. Это хорошо. Помазанник нам еще пригодится, а его вассалы пусть идут к праотцам.

К рассвету, подытожившему очередной день рождения, закончился наш разговор с Главным маршалом авиации Александром Евгеньевичем Головановым. Мы вновь выпили, не закусывая, молча раздумывая над говоренным уже не в первый раз…

Александр Евгеньевич, смотря вдаль и словно уже обращаясь не ко мне, подытожил:

— Ты много узнал. Еще больше узнаешь от того, с кем ты сейчас работаешь и чем ты занимаешься. Но мне бы хотелось, чтобы ты имел свое собственное мнение и не торопился его высказывать. Ибо правят бал на нашей земле не такие, как ты, сын Михаила, внук Александра Георгиевича Канкрина, которого вырастили верным сатрапом Бориса Николаевича Пономарева. Да и не такие, как я… Я прикоснулся ко времени, к эпохе, когда был какой-то шанс вырвать это право править бал… Я все понимаю, знаю цену тому, что привнес нам научный коммунизм Маркса, знаю, кто и что стояло и стоит за этим, и как мог с этим воевал. Но у меня, как и у тебя, есть один-единственный недостаток. Мне проще: мой век уже завершается. А ты еще успеешь прочувствовать, как велик этот недостаток… да, он состоит в том, что мы — русские .