Ольга Елисеева - «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения)

Как видим из ответных записок великой княгини, Дашкова намекала на нависшую угрозу испортить репутацию. Екатерина отвечала в игривом стиле, но, вероятно, подобная опасная перспектива была очевидна и для нее, поскольку она все же на некоторое время примирилась с необходимостью не видеть подругу.

В вопросах дамских куртуазных игр русский двор, конечно, не имел опыта Версаля и тем более Лондона. Но и он, при всей своей патриархальной наивности, к середине XVIII в. уже прошел кое-какие уроки подобного свойства. В самом начале 40-х гг. трепетная дружба Анны Леопольдовны и ее фрейлины Юлианы Менгден была истолкована окружением императрицы Анны Иоанновны как противоестественная связь. Менгден подвергли медицинскому освидетельствованию с целью обнаружить физические отклонения, но, не найдя их, ограничились разлучением подруг. В короткий период правления «регентины» Анны Леопольдовны при младенце-императоре Иване Антоновиче «дрожайшая Юлия» вернулась ко двору и слухи вспыхнули с новой силой, тем более что фаворитка, ничуть не скрываясь, демонстративно захлопывала двери в спальню правительницы перед носом ее мужа принца Антона Ульриха Брауншвейгского. [35] Курукин В. И. Анна Леопольдовна // Вопросы Истории. № 6. 1997. С. 34.

Первый серьезный дамский скандал, сотрясший русский двор на заре 40-х гг., еще не был забыт, а посему нашим героиням вовсе не хотелось возбуждать своей театрализацией неприятные аналогии. Быть может, впоследствии, отдаляя пылкую и несдержанную в проявлениях чувств Дашкову, Екатерина, кроме всего прочего, имела ввиду и сохранение совей репутации государыни. Патриархальное в вопросах взаимоотношений между полами русское дворянское общество, как показал опыт императриц Анны и Елизаветы, потерпело бы фаворитов-мужчин, но было склонно слишком много «додумывать» в отношении фавориток-женщин.

Была у дамских игр и другая сторона. Мы совсем не случайно коснулись в нашем повествовании английской протестантской культуры и роли компаньонок в жизни британского общества. Дело в том, что англомания — любовь к Туманному Альбиону, преклонение перед его искусством, экономическими достижениями и фундаментальными законами — заметная часть русской дворянской культуры XVIII–XIX вв. Н. М. Карамзин писал по этому поводу: «Было время, когда я почти не видав англичан, восхищался ими, и воображал Англию самою приятнейшею для сердца моего землею… Мне казалось, что быть храбрым есть… быть англичанином — великодушным, тоже — чувствительным, тоже — истинным человеком, тоже. Романы, если не ошибусь, были главным основанием такого мнения». [36] «Англофилия у трона». Британцы и русские в век Екатерины II. Сост. Э. Кросс. Лондон., 1992. С. XIII.

Те же настроения разделяла и Екатерина Романовна. Уже после перевороте 1762 г. английский посол Джон Бакингемшир записал обращенные к нему слова Дашковой: «Мадам д’Ашков сказала мне однажды вечером: „Почему моя дурная судьба поместила меня в эту огромную тюрьму? Почему я принуждена унижаться в этой толпе льстецов, равно угодливых и лживых? Почему я не рождена англичанкой? Я обожаю свободу и пылкость этой нации“». [37] Кросс А. Г. Британские отзывы о Е. Р. Дашковой // Екатерина Романовна Дашкова. Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 39.

В семействе Воронцовых англомания прививалась племянникам канцлера с младых ногтей. Братья Дашковой — Семен и Александр — были видными представителями этого течения. В 1801 г., отправляя на службу в Россию сына Михаила, русский посол в Лондоне С. Р. Воронцов писал ему: «Страна, куда ты едешь, ни чем не походит на Англию. Хотя новое царствование осчастливило наших соотечественников, хотя последние, избавившись от ужасного рабства (правления Павла I — О. Е. ), считают себя свободными, они не свободны в том смысле слова, как жители других стран, которые в свою очередь не имеют понятия о настоящей свободе, основанной на единственной в своем роде конституции, составляющей счастье Англии, где люди подчинены законам, равным для всех сословий и где почитаются человеческие достоинства». [38] Архив Воронцова. 1884. Т. 17. С. 5.

Преклонение перед широкими гражданскими правами британцев, перед конституционным устройством их государства было характерной чертой либерально мыслящих представителей русской аристократии. Поэтому мода на все английское: вещи, наряды, книги, журналы, поведение в обществе (клубы, дендизм), формы личных контактов между людьми — являлась выражением более глубокого общественного настроения — моды на Англию, моды на британскую свободу, которой лишены были русские современники. Перенимая английские приемы повязывать галстук или литературные эпистолярные стили, русский дворянин XVIII–XIX вв. как бы заявлял о своих общественных и даже политических пристрастиях.