Иван Кривушин - Сто дней во власти безумия. Руандийский геноцид 1994 г.

Упрона – Партия движения за эмансипацию бахуту

ХДП – Христианско-демократическая партия

14 апреля 1994 г. в Ньямате, городке в Южной Руанде в префектуре Сельское Кигали, произошло событие, которое торговец Марселен Квибука никогда не сможет забыть. Квибука был хуту, а его жена Франсуаза, только что родившая ему четвертого ребенка, тутси. Трижды к его дому приходила толпа милиционеров и местных жителей и требовала выдать им Франсуазу, однако каждый раз Квибуке удавалось от них откупиться; при этом он утверждал, что жена уехала из Ньяматы. Но 14 апреля эти люди явились к нему снова, и они были настроены гораздо более решительно. «Найдем ли мы ее сегодня или не найдем, – заявил Квибуке Самюэль Никобали, предводитель местной милиции, – мы все равно убьем тебя. Мы больше не возьмем твоих денег». Франсуаза пряталась в соседней банановой роще, но, услышав эти слова, она вышла оттуда и сказала: «Не убивайте его. Это я вам нужна». Милиционеры поняли, что Квибука обманывал их, и пришли в ярость, один из них ударил торговца дубинкой по голове. Франсуаза держалась очень спокойно, она лишь попросила разрешения войти в дом и проститься с детьми. Когда Франсуаза вернулась, она сказала Никобали: «Убейте меня здесь», – и начала молиться. Один мужчина спросил, кончила ли она молиться, а затем нанес ей скользящий удар по голове мачете, и Франсуаза упала. Остальная толпа хотела последовать его примеру, но тут Никобали пронзительно закричал: «Стойте! Квибука должен убить ее сам», – и протянул Марселену мачете. «Или помоги нам, – заявил ему Никобали, – или мы убьем тебя, твоих детей и сожжем твой дом». «Моя рука окоченела, и я выронил мачете, – вспоминал Квибука, – я думал о всех трудностях, через которые мы прошли вместе, и о том, какую страшную смерть она примет от моих рук. Я услышал, как кто-то крикнул: “Пошли, возьмем детей и сожжем дом”. В этот момент Франсуаза стала говорить мне: “Почему ты так медлишь?.. Сделай это. Бог знает, что это не ты убиваешь меня. Я не буду жить, если ты умрешь”. Внезапно я нашел силы пройти через это. Они дали мне мотыгу, и она повернулась лицом к земле. Когда она молилась, я ударил ее по левой стороне головы. “Ударь ее еще раз”, – завопили люди. Я ударил ее снова, и она умерла» [1]. «Я должен был убить ее, – объяснял 10 лет спустя свой поступок Марселен. – Они все равно убили бы ее, потому что она была тутси» [2].

Трагедия семьи Квибуки, произошедшая двадцать лет назад, была не единственной и не исключительной в этой небольшой стране в самом сердце Африки. За сто страшных дней с 7 апреля по 17 июля 1994 г. в Руанде было убито, согласно официальной оценке, не менее 937 тыс. человек, в подавляющем большинстве – тутси [3]. Этот геноцид тутси, который традиционно сравнивают с Холокостом, был «самым концентрированным актом геноцида в истории человечества» [4]: его повседневная интенсивность «по меньшей мере, в пять раз» превосходила темпы уничтожения жертв в немецких лагерях смерти [5].

Кто такие тутси и почему они стали объектом массового уничтожения? Почему международное сообщество не смогло ничего сделать, чтобы предотвратить или остановить геноцид? Как могла произойти трагедия такого масштаба в самом конце XX столетия, когда холодная война уже закончилась и когда казалось, что мир вступает в совсем новую эпоху – эпоху мира, демократизации, экономического сотрудничества, сближения народов и цивилизаций? Руандийский геноцид показал, сколь призрачны эти надежды, какой разрушительный потенциал таится в современном обществе и во что может в соответствующих обстоятельствах превратиться homo sapiens. И не только в Африке, которую многие до сих пор считают континентом, населенным дикарями, но и в просвещенной Европе, как показывает совсем недавний пример Сребреницы.

Общим местом в историографии стало объяснять руандийскую катастрофу 1994 г. противостоянием двух этносов – хуту и тутси. Однако в действительности, когда речь идет о тутси или хуту, можно говорить только о «мнимых этносах» или о «навязанной этничности», да и то с большими оговорками. Во всяком случае, к ним не применим ни один из ключевых признаков «этноса», поскольку они не разделяются ни по лингвистическим, ни по культурным, ни по религиозным, ни по территориальным критериям. Тутси и хуту являются этносами только в качестве групп, идентифицирующих друг друга на основе предполагаемого различия своего происхождения (даже в расовом отношении). Каково бы ни было подлинное расовое и этническое происхождение «тутси» и «хуту» [6], в XIX в. и те и другие говорили на общем языке, имели общие традиции и культ, жили в одних и тех же общинах («холмах»), вступали между собой в браки и брали одни и те же имена [7]. По сути дела, в тот период тутси и хуту являлись профессиональными категориями: первые были преимущественно скотоводами и воинами, вторые – земледельцами и жрецами [8]. При этом, во-первых, руандийское общество не представляло собой жесткую социальную систему и ни в коей мере не могло рассматриваться как «кастовое общество»; оно характеризовалось относительной социальной мобильностью, и был возможен переход из одной социальной категории в другую – kwihutura («перестать быть хуту») [9]. Во-вторых, клановые различия в руандийском обществе в XIX в. оставались гораздо более значимыми, чем профессиональные [10]. В-третьих, содержание понятия «тутси» и «хуту» варьировалось по регионам и менялось со временем [11]. И, наконец, даже придворная элита не была этнически однородной: в окружении короля были не только тутси, но и несколько хуту.