Лев Колодный - Замоскворечье

В должности консультанта музея тихо служил литератор Николай Павлович Анциферов. Романов и стихов он не сочинял. Писал о родном Санкт-Петербурге, успел выпустить до сталинских заморозков книги с идеалистическими названиями "Душа Петербурга", "Быль и миф Петербурга"... Двадцать лет не издавался, затаился. В конце жизни встретил земляка, изгнанного из Ленинграда, Илью Глазунова. Он принес в музей иллюстрации произведений Достоевского, которыми никто тогда не вдохновлялся из страха прослыть неблагонадежным. Анциферов рекомендовал дирекции купить рисунки неизвестного молодого мастера. Старик привязался к неприкаянному художнику, внимавшему каждому слову знатока двух столиц, Петербурга и Москвы. Портрет под названием "Н. П. Анциферов" видели многие на выставках Ильи Глазунова. Художник полюбил старика и музей на Якиманке, но спасти от уничтожения не смог, как ни старался.

У Литературного музея нет с тех пор своей крыши над головой. Обещанный дом взамен сломанного - советская власть не построила, приспособила под выставочные залы палаты монастыря на Петровке... (Здесь впервые показаны были ксерокопии рукописей "Тихого Дона", подаренные мною музею Михаила Шолохова в станице Вешенской.)

Бывшие отцы города изуродовали Якиманку типовыми домами. Четыре однояйцовые башни-близнецы громоздятся в конце улицы. Еще непригляднее панельный короб в ее сердцевине. Впервые отдельную квартиру здесь получил в числе других жителей коммуналок молодой горнопроходчик Владимир Ресин. Его отец-коммунист до войны уступил комнату в отдельной квартире нуждавшемуся в жилье товарищу по службе. Им был отец Семена Фердмана, известного артиста театра и кино Семена Фарады. Прожили десятки лет две семьи дружно в коммуналке в деревянном доме Ростокина. Оттуда с радостью перебрался на Якиманку в новостройку растущий молодой инженер с женой, дочерью и стариками-родителями.

На мой вопрос о судьбе дома-уродины на Якиманке бывший жилец, первый заместитель мэра Москвы, главный прораб "Москвы в лесах" ответил, что после сноса пятиэтажных "хрущоб", настанет черед других более высоких коробок.

Где на Якиманке сохранилась хоть одна купеческая усадьба, неужели не осталось церквей в переулках? Нашел я их за гостиницей. На пригорке, застроенном фабричными корпусами, стоит чудом уцелевший храм Марона в старых Панех. Есть у него второе название - Марона в Бабьем городке. Жили здесь осевшие на чужбине плененные поляки, паны. Отсюда название - в старых Панех. По одной версии, Бабий городок хранит память о русских бабах, храбро оборонявшихся от ордынцев. По другой версии, молотами-бабами вбивали сваи в эту болотистую местность.

Единственная в Москве в честь подвизавшегося в Сирии в IV-V веках чудотворца Марона церковь не раз капитально перестраивалась за триста лет своего существования. Поэтому ни в каких списках памятников советской Москвы не значился ни обезглавленный храм, превращенный в автобазу, ни колокольня. Но именно на ней подобраны были колокола, самые чистозвонные в Белокаменной.

"Звон мароновских колоколов впервые привлек мое внимание в 2-3 года. Мароновские колокола меня поразили!" - писал в автобиографии гениальный звонарь Константин Сараджев, обладавший феноменальным слухом. У каждого из семи звуков гаммы он различал не один бемоль и один диез, а 120! Композитор Скрябин каждый звук видел в цвете. Сараджев воспринимал не только звуки в цвете, но каждый предмет, каждого человека ощущал в одной присущей ему тональности. И в цвете! Невероятно, но факт, поражавший знатоков. Любимую Таню слышал в тональности Ми-бемоль, так ее и называл. С раннего детства Котика Сараджева учили играть на рояле. Но музыкантом, как отец, известный композитор, как мать, пианистка, - не желал быть, хотя его исполнение восхищало современников. Ребенком, слушая игру отца на фортепиано и скрипке, мысленно переводил их звучание на язык колоколов и плакал, если адаптация ему не удавалась. С 14 лет он взбирался на церкви и играл на колоколах. Мальчишечьими руками овладел техникой трезвона. Описал звуковые спектры свыше 300 колоколов-благовестников Москвы и Московской области. Сочинял музыку для колоколов, когда большевики сбрасывали бронзовые звоны на землю и переплавляли, как металлолом.

Слушать игру Сараджева приходили со всей Москвы. Он во время служб поднимался на колокольню Марона, чтобы исполнить божественные гимны, заполнявшие небо над Якиманкой малиновым звоном. Ну, кто в "красной Москве", где ему пришлось жить, позволил бы создать на этой колокольне задуманную им концертную звонницу? Сталин запретил в 1930 году церковный звон в столице! И в том же году Сараджев ездил в США по командировке. Большевики продали американцам отобранные им колокола. Вместе с ними звонарь год прожил в Гарварде, где сотворил звонницу и обучал игре на колоколах.