Артур Конан-Дойль - За городом

Адмирал беспокойно задвигался в своем кресле.

- Вы составляете исключение, - сказал он.

- Но ни у одной женщины нет права голоса. Примите в расчет то, что женщины составляют большинство населения. Но если бы был предложен какой-нибудь законодательный вопрос, и все женщины были против него, а мужчины за него, это имело бы такой вид. что дело решено единогласно, между тем как более половины населения было бы против. Разве это справедливо?

Адмирал опять завертелся. Моряк, дамский угодник, чувствовал себя в очень неловком положении: его противницею была красивая женщина, она бомбардировала его вопросами, и ни на один из них он не мог ответить. "Я не мог даже вынуть пробок из своих пушек", так объяснял он свое положение в тот же день вечером доктору.

- Вот на эти-то вопросы мы и обратим особенное внимание на собрании. Свободный доступ к профессиям, окончательное уничтожение зенаны, как я называю это, и право голоса для всякой женщины, которая платит казенные налоги свыше известной суммы. Конечно, в этом нет ничего неразумного, ничего такого, что могло бы противоречить вашим принципам. У нас будут доктора, адвокаты и духовные лица, - все они соединятся в этот вечер для того, чтобы оказать защиту женщине. Неужели же из всех профессий будут отсутствовать только флотские офицеры?

Адмирал вскочил из своего кресла, и у него было на языке бранное слово.

- Позвольте, позвольте, сударыня! - воскликнул он. - Оставьте это на время. Я довольно наслушался. Вы убедили меня относительно одного из двух пунктов. Я этого не отрицаю. Но мы на этом и остановимся. Я буду считать дело конченным.

- Конечно, адмирал. Прежде, чем решиться, вы должны подумать, мы торопить вас не будем. Но мы все-таки надеемся увидеть вас на нашей платформе.

Она встала с места и начала переходить, не спеша, как мужчина, от одной картины к другой, потому что все стены были увешаны картинами, напоминавшими о рейсах, сделанных адмиралом.

- Э! - сказала она. - Наверно, этот корабль должен был бы свернуть свои нижние паруса и зарифить марсели, если бы он находился у подветренного берега и ветер дул в его корму.

- Конечно, он должен был бы так сделать. Художник нигде не бывал дальше Гревсэнда. Это "Пенелопа" в том виде, как она была 14-го июня 1857 года, в узком месте Банкских проливов с островами Банка на штирборте и Суматрой на левом борте. Он нарисовал ее по описанию, но, конечно, как вы совершенно справедливо говорите, все было подобрано внизу, на ней были поставлены штормовые паруса, а на марселях взяты двойные рифы, потому что с юго-востока дул циклон. Вам делает честь, сударыня, что вы это знаете. Право, так!

- О, я и сама немножко плавала, насколько может пуститься в плавание женщина, знаете ли. Это Фунчальский залив. Какой прелестный фрегат!

- Прелестный, говорите вы? Ах, да, он, действительно, был прелестный! Это "Андромеда". Я был на нем подштурманом или младшим лейтенантом, как говорят теперь, хотя мне больше нравится старое название.

- Как хорош уклон ее мачт, и как красиво очертание ее носа! Должно быть, это был клипер.

Старый моряк потер себе руки от удовольствия, и глаза его заблистали. Он так же любил свои старые корабли, как свою жену и сына.

- Я знаю Фунчальский залив, - сказала небрежным тоном дама. - Два года тому назад у меня была яхта "Бэпши" в семь тонн, оснащенная как катер, и мы отправились из Фальмута в Мадеру.

- Как, сударыня, вы отправились на яхте в семь тонн?

- Да, с двумя молодыми парнями из Корнваллиса вместо матросов. О, это было чудесное плавание! Я провела две недели на открытом воздухе; никто мне не надоедал, не было ни писем, ни посетителей, и мне не приходило в голову никаких пустых мыслей, когда я видела перед собою только великие дела рук Божьих, волнующееся море и необъятный небесный свод. Вот говорят о верховой езде: я и сама страстно люблю лошадей, но что же может сравниться с быстротою маленького судна, когда оно скатывается вниз с крутого бока волны и затем трепещет и подпрыгивает, когда его опять бросает вверх? О, если наши души переселяются в животных, и мне было бы предназначено переселиться в какую-нибудь птицу, которая летает по воздуху, то я желала бы быть морской чайкой! Но я задерживаю вас, адмирал. Прощайте!

Старый моряк был в таком восторге и так сочувствовал ей, что не мог вымолвить ни слова. Все, что он мог сделать, это только пожать ее широкую мускулистую руку. Она прошла уже до половины садовой дорожки, но вдруг услыхала, что он зовет ее, и, оглянувшись, увидала, что из-за драпировки выставилась его поседевшая голова и загорелое лицо.