Роберт Брамбо - Философы Древней Греции

Даже если рассматривать теорию Эмпедокла с научной точки зрения, отделяя чисто научный взгляд на нее от философского, достоинства этой теории оказываются спорными. Ценность введенных им понятий химический элемент и химическая формула несомненна, и все же его методика определения того, какие элементы существуют в мире, кажется ненадежной. Вместо аналитического метода, который мы бы инстинктивно выбрали и которого ожидали бы, Эмпедокл применяет то, что мы могли бы назвать проективной техникой: он берет за исходную точку свое субъективное осознание собственных реакций и проецирует его во внешний мир. Например, сравнительно высокая интенсивность ощущений жары, холода, сухости и влажности кажется ему причиной для того, чтобы выбрать землю, воздух, огонь и воду в качестве элементов, а его непосредственные чувства любви и ненависти кажутся ему настолько же бесспорными, острыми и реальными, как тепло и холод. Далее, когда два предмета притягиваются друг к другу или отталкиваются друг от друга, это можно понять так, что они, должно быть, чувствуют то же, что чувствуем мы, когда испытываем симпатию или антипатию к окружающим нас людям и предметам. То есть Эмпедокл посчитал бы слова современного химика о «притяжении», «захвате», «разделении с другим атомом» и «отдаче» электронов и хорошими как литературное описание, и вызывающими уважение с научной точки зрения; а химик, вероятно, предпочел бы обойтись без такого языка 13. Из этого возникает интересный вопрос более общего характера, который до сих пор активно обсуждается в связи с научным методом: насколько сильно ученый может или должен зависеть от своего воображения, когда дополняет свои непосредственные наблюдения, выходя за их границы? Например, если я утверждаю, что «этот сахар растворим в воде», – я просто сообщаю факт или же черпаю информацию из своих памяти и воображения? Должно быть, верно второе, потому что «способность растворяться», или «растворимость», – не такое свойство, которое любой человек может наблюдать до того, как сахар действительно растворится в воде, разве не так? Но если даже в случае такого очевидного факта суждение и интерпретация выходят далеко за рамки обычного наблюдения, где мы должны провести границу между фактом и фантазией? А эту границу мы должны провести, если хотим утверждать, что «водород любит серу» – поэтическое, но ненаучное выражение.

Сочетание у Эмпедокла образного проективного мышления, любви к мифологии и точных наблюдений привело его к попытке создать великую космологическую поэму. Он написал свою историю Вселенной в терминах великого цикла: в «Сфере» какое-то время господствует Любовь, все вещи притягиваются одна к другой и прочно слипаются друг с другом, но потом возникает Раздор, он «усиливается по краям Сферы», и начинается отделение ее частей друг от друга и их дифференциация 14. Соединяя научную проницательность, которая может соперничать с проницательностью Дарвина, и равное блейковскому безумное буйство воображения в сценах сотворения мира, поэт дальше объясняет, как после разделения вещей возникли «головы без плеч, туловища без конечностей» и стали падать (так перевел Леонард) «в Воздухе с ужасной высоты»! 15Любовь и в это время сохранила часть своей власти, и мы представляем себе, как эти разнообразные части тел сталкиваются друг с другом и снова соединяются совершенно случайным образом в чудовищные и произвольные органические коллажи. В результате появились «люди с бычьими головами…» и тому подобное. Минотавры, кентавры, сфинксы, сирены и химеры греческой мифологии возникают снова как погибшие биологические виды в рассказе, который похож на описание естественного отбора 16. Что перед нами именно такое описание, становится ясно, когда Эмпедокл продолжает описывать эти случайные сочетания. «Большинство из них погибли оттого, что были не способны усваивать пищу…» Еще меньшее число было способно производить потомство. Однако немногие, лучше всех приспособленные, оказались в состоянии произвести себе подобных и выжить. Так случайная сочетаемость приобрела вид разумной цели для тех существ, которые пережили процесс отсева в космическую эпоху усиления Раздора 17.

Аристотель, величайший биолог, отреагировал на эту Эмпедоклову науку с оттенком техники возмущенно 18. Ему не нравилось, когда поэзию и зоологию смешивают, и, отделив одну от другой, Аристотель посвятил немалую часть своих вводных лекций по естествознанию защите наличия цели в природе против Эмпедокловой «случайности» или «механической необходимости» 19.