Артур Конан-Дойль - Капитан 'Полярной Звезды'

Ветер переменил направление и дует теперь с востока, но все еще очень слаб. Я думаю, что лед стал более сплошным, чем был вчера. Насколько хватает зрения, со всех сторон видно обширное пространство ослепительной белизны, прерываемое только случайною трещиной или темною тенью скал, взгроможденных одна на другую. К югу от нас есть узкая полоска голубой воды, которая для нас является единственным путем к спасению, но и она суживается с каждым днем. Капитан берет на себя тяжелую ответственность. Я слышал, что в чану нет больше картофеля и даже бисквиты приближаются к концу; однако, он сохраняет все то же бесстрастное выражение лица и проводит большую часть дня на палубе, обозревая горизонт в свою зрительную трубу. Настроение его духа очень изменчиво, и он, кажется, избегает моего общества; однако, повторения грубой сцены, произошедшей прошлой ночью, не было.

Семь часов 30 минут вечера. Я прихожу к убеждению, что нами командует сумасшедший. Ничем иным нельзя объяснить причуды капитана Креджи. Хорошо, что я вел этот журнал нашего путешествия; он послужит к нашему оправданию в случае, если нам придется принять против него какие-нибудь меры, - шаг, на который я согласился бы, только как на последнее средство. Довольно любопытно, что он сам навел меня на мысль, что объяснение его странного поведения заключается в сумасшествии, а не в простой эксцентричности. Он стоял на мостике с час тому назад, смотря по обыкновению в свою зрительную трубу, в то время как я ходил взад и вперед на шканцах. Большинство людей были внизу за чаем, так как вахты с недавнего времени не соблюдались вполне правильно. Устав ходить, я прислонился к мачте и любовался нежным румянцем, который бросало заходящее солнце на большие ледяные поля, окружающие нас. Раздавшийся около меня хриплый голос внезапно вывел меня из охватившей задумчивости; вздрогнув, я увидел что капитан спустился с мостика и стоит рядом со мною. Он пристально смотрел на лед с выражением, в котором ужас, изумление и что-то похожее на радость боролись друг другом. Несмотря на холод, большие капли пота текли по его лбу, и он был, видимо, страшно возбужден. Его члены сводила судорога, как бывает с человеком при приближении эпилептического припадка, а линии около рта резко обозначились. "Смотрите!" - прошептал он, схватив меня за руку, но все еще продолжал смотреть на далекий лед и медленно двигал головой в горизонтальном направлении, как бы следя за каким-то предметом, который двигался в поле его зрения.

- Смотрите! Вот, вот! Между ледяными скалами! Теперь она выходит сзади из-за дальней глыбы. Вы видите ее - вы должны видеть ее! Все еще там! Бежит от меня, клянусь Господом, бежит... исчезла!

Он произнес последние два слова задыхающимся шепотом, который никогда не исчезнет из моей памяти. Цепляясь за выбоинки, он старался вскарабкаться наверх бульварков, как бы надеясь бросить последний взгляд на удаляющийся предмет. У него не хватило, однако, силы для осуществления этой попытки; он отшатнулся назад к окнам салона и прислонился к ним, задыхающийся и истощенный. Его лицо так побагровело, что я испугался, что он потеряет сознание, и поэтому, не теряя времени, свел его вниз и уложил на одном из диванов в каюте. Я влил ему в рот немного водки, которая произвела на него чудесное действие, заставив краску вернуться на его побледневшее лицо и укрепив трясущиеся члены. Он приподнялся на локте, и осмотревшись кругом, чтобы убедиться, что мы одни, сделал мне знак подойти и сесть рядом с ним.

- Вы видели это, не правда ли? - спросил он, все еще тем же подавленным испуганным тоном, так несвойственным этому человеку.

- Нет, я не видел ничего.

Его голова опять упала на подушки.

- Нет, он не мог видеть без зрительной трубы, - пробормотал он. - Он не мог. Это зрительная труба показала мне ее и потом глаза любви, глаза любви. Я говорю, доктор, не пускайте сюда буфетчика; он подумает, что я сумасшедший. Заприте дверь на ключ!

Я встал и сделал то, что он приказал. Он лежал спокойно некоторое время, по-видимому погрузившись в думы, потом опять приподнялся на локте и попросил еще водки.

- Вы не думаете, что я сумасшедший, доктор? - спросил он в то время, когда я ставил бутылку обратно в задний ящик. - Скажите мне теперь, как мужчина мужчине, думаете ли вы, что я сумасшедший?

- Я думаю, что у вас есть что-нибудь на душе, - ответил я, - что возбуждает вас и причиняет вам большой вред.

- Вот это верно, юноша! - вскричал он; от выпитой водки глаза его блестели. - Многое есть у меня на душе, многое! Но я могу определить широту и долготу, могу управляться со своим секстантом и справиться со своими логарифмами. Вы не можете доказать на суде, что я сумасшедший, не правда ли?