Жак Сустель - Повседневная жизнь ацтеков накануне испанского завоевания

Таким образом, ацтеки и их соседи знали, что стечением обстоятельств были поставлены на пересечении двух культур: с одной стороны — варваров, которых они не стыдились и культивировали в себе их воинственность, а с другой — цивилизованных тольтеков, олицетворяемых богом-героем Кецалькоатлем, изобретателем ремесел и наук, покровителем знания.

Как наследники тольтеков, они ставили себя наравне с народами, которые никогда не были варварами, — с «людьми каучука и соленой воды» (ольмеками-уиштотин), «которые живут в той стороне, где рождается солнце, и которых никогда не называют чичимеками». Это были племена, жившие, в частности, в провинции Шикаланко (на юге нынешнего штата Кампече). Выступая посредниками между миром мешиков и миром майя, они находились в дружеских отношениях с Ацтекской империей, при этом ей не подчиняясь.

Древняя Мексика являет нам ясный образец культурного сообщества, наложенного на политическую раздробленность, четко осознающего свое родство, которое приняло устоявшуюся форму мифа о тольтеках; впрочем, этот миф был насыщен историческими реалиями, смешанными с символическими представлениями. Индеец из Теночтитлана или Тескоко, из Уэшотла или Куаутитлана осознавал себя не только членом племени, гражданином города, но и цивилизованным человеком, принадлежащим к высшей культуре.

Тем самым он противопоставлял себя не только чичимекам, оставшимся на стадии кочевой и дикой жизни, но и неотесанным отоми {66} , пополока {67} , «говорящим на варварском наречии», тениме {68} — «людям некультурным, неумелым, невежественным и грубым». Понятие высшей культуры подразумевало одновременно некоторые познания и владение известными ремеслами, определенный образ жизни и поведение, соответствующее неким правилам.

Цивилизованный человек прежде всего умеет владеть собой, не выставляет напоказ своих чувств (за исключением тех случаев, когда это положено делать, причем в приемлемом виде), в любых обстоятельствах ведет себя достойно, держится корректно и сдержанно. То, что мы бы назвали «хорошими манерами», в глазах древних мексиканцев имело первостепенное значение, становясь отличительным признаком достоинства отдельно взятого человека и необходимым фактором для продвижения в социальной иерархии.

В правящем классе постоянная забота о достоинстве была тесно связана со стремлением выглядеть серьезным, спокойным и даже смиренным, «знать свое место». Молодых воинов укоряли за то, что те «болтают впустую, бахвалятся, громко разговаривают, грубо выражаются» — «ауиллатоа, тотокуаутлатоа, тлатлакуаутлатоа, куаукуаутлатоа», как изящно сказано во «Флорентийском кодексе».

«Ни один горделивый, заносчивый или шумный человек никогда не избирался сановником; ни один неучтивый, плохо воспитанный человек, грубый в своих высказываниях и дерзкий в своих речах, ни один из тех, кто говорит всё, что ни придет ему в голову, никогда не сидел на циновке или икпалли. И если случится, что сановник позволит себе дурные шутки или легкомысленные слова, его назовут текукуэкуэчтли , то есть шутом. Никогда ни одну важную должность в государстве не доверяли тщеславному человеку, непристойно выражающемуся или записному остряку», — пишет Саагун.

Идеалом аристократии была римская степенность в частной жизни, в словах, в поведении, в сочетании с утонченной учтивостью. Допускалось, что некоторые мужчины, например ветераны, отходят от этого идеала, им прощали невоздержанность в речах и в поведении, однако, по этой же самой причине, не допускали до высших должностей. «Те, кого называли " куакуачиктин ", — слегка сумасшедшие, но храбрые в бою, или " отоми атлаоцоншинтин " — немного сумасшедшие отоми с бритой головой, были знатными рубаками, но непригодными к делам управления», — сообщает Саагун. Настоящий вельможа должен выглядеть «смиренным, а не заносчивым, осмотрительным и осторожным, тихим и спокойным». Причем надо, говорил один отец сыну, «чтобы это было истиной, исходящей из твоего сердца, перед нашим богом (Тескатлипокой). Пусть твое смирение не будет напускным, иначе тебя станут называть титолошочтон (лицемер) или титланишикипиле (притворяющийся человек), ведь наш господь бог видит, что есть в сердцах, и ему ведомы все тайны».

Это «смирение» (возможно, более правильно было бы говорить о гордости, сдерживаемой самообладанием) выражалось в умеренности в наслаждениях («Не набрасывайся на женщин, точно пес на свою еду»); в чувстве меры, проявляемом при разговоре («Говорить нужно спокойно; не говори слишком быстро, разгорячаясь, не повышай голоса… сохраняй умеренный тон, ни громкий, ни тихий, и да будут твои слова мягки и спокойны»); в скрытности («Если ты услышишь или увидишь нечто, в особенности дурное, не подавай виду и молчи»); в послушании и скором повиновении («Не дожидайся, пока тебя позовут дважды, отзывайся по первому зову»); в хорошем вкусе и чувстве меры в одежде («Не одевайся ни чересчур изысканно, ни вычурно… но не носи и рваных и бедных одежд»), наконец, в поведении в целом.