Сергей Сергеев-Ценский - Пристав Дерябин

Тут в памяти Кашнева замелькало и закружилось что-то желтое, и он вспомнил дерябинскую Розу в желтом платье. Но только что он придумывал, как бы половчее спросить о ней, как шумно отворилась дверь и в комнату влетела, а не вошла, тонкая, стройная, молодая женщина, по-осеннему, но легко одетая, и, не обращая никакого внимания на Кашнева, крикнула визгливо:

— Ваня! Ты что же не прислал мне денег, как обещал? Безобразие какое!

Дерябин широко раскрыл глаза и тут же торопливо начал шарить в левом боковом кармане тужурки, откуда поспешно вынул одну за другой две десятирублевых бумажки и протянул женщине, не поднимаясь со стула, недовольно сказав при этом:

— Вот!.. Приготовил же и забыл… Только и всего: забыл!

— За-был! — протянула женщина, проворно пряча бумажки. — Безобразие! Я ждала, ждала!

— "Ждала, ждала", — передразнил ее Дерябин. — Померла, воскресла, помчалась, получила и уходи!.. Ты видишь, что я занят?

— А мне начхать на это, — сказала женщина, — подумаешь, занят!

Кашнев пригляделся к ней. Она была на вид лет двадцати трех и, может быть, во вкусе Дерябина, капризна, но не было изящества в ее полнощеком лице, как не было изящества в ее шляпке из темно-синего бархата, украшенной тремя багряными вишнями.

Женщина ушла, метнув в него огненный взгляд и не сказав ему ни "спасибо", ни "до свиданья", а Кашнев, поглядев ей вслед, даже и не спросил, кто это: он понял, что это — вроде желтой Розы.

Да и сам Дерябин, несколько моментов посидев нахмурясь, заговорил не о ней, а о тех двадцати рублях, какие ей дал.

— Двадцать рублей — это не две с половиной тысячи, как у вашего подзащитного! Нет! А той мерзавке вон сколько сразу захотелось добыть… чужими руками! Две с половиной тысячи — это писцу в моей канцелярии надо сто месяцев — восемь лет с лишком верой и правдой служить, чтобы их заработать! А тут нашла дурачка, получила бы и умчалась к черту на рога с такими деньгами, а дурака-молокососа бросила бы где-нибудь на узловой станции, — в Харькове, например, — на что он ей нужен?

— Она что же, — старше Адриана годами? — спросил Кашнев, представляя при этом только что бывшую в комнате женщину.

— Ну еще бы нет… Прожженная! Сквозь все медные трубы успела пройти! Она же и весь план грабежа обдумала до мелочей, а этот анархист, как он себя называет, только похождений разбойника Антона Кречета начитался. Продавались такие книжечки, по пятаку за выпуск, и даже иные барышни посылали за ними к газетчику прислугу. Романтика! Вот это она самая и есть: романтика! Так в "Московском листке" сочинитель Пастухов "Похождения Васьки Чуркина" печатал, и "Московский листок" нарасхват покупался. Никак не могла пастуховская полиция этого Ваську Чуркина сцапать, пока, наконец, генерал-губернатор ей этого не приказал. Тем и кончились для газетки счастливые дни, а то было вон как на Ваське Чуркине разбогатела! Но-о, скажу я вам на ухо, — гаркнул вдруг пристав, — близко уж такое подлое время, когда этих антонов, васек, адрианов разведется тьма тьмущая, и вот когда понадоблюсь я, пристав столичной полиции полковник Дерябин!

И гордо поднял он голову и посмотрел вполне победоносно, как застоявшийся могучий конь, выведенный конюхами из конюшни на показ усатому ротмистру ремонтеру.

— Собери на стол! — коротко приказал Дерябин белобрысому, быстроглазому молодому городовому, вошедшему на его звонок.

Городовой притворил в комнате ставню, щелкнул штепселем, и комната озарилась матовым мягким светом.

— Хотите ужинать? — спросил Кашнев, поднимаясь. — Ну, а я пойду уж, и без того засиделся.

— Что вы, побойтесь бога! — умоляюще сложил перед собой руки Дерябин. Пойдете к жене своей, которую видели ведь сегодня, как и каждый день, а меня сколько лет не видали!.. И разве же подобает вам это, адвокату, защитнику человеков, взять вот так и уйти…

— От своей судьбы! — закончил за него Кашнев. — Д-да, говорится не так почему-то: "От судьбы не уйдешь".

— Правильно говорится! Не уйдешь! — одушевясь, подхватил Дерябин, беря его за плечи и сильно давя на них, чтобы он опустился на стул.

— Остаюсь, буду вновь вашим гостем, — как бы про себя и глядя на затейливую раковину, говорил Кашнев, — но это не потому, что… проголодался, а потому…

— Что я вам открыл глаза на вашего подзащитного и на его папашу! договорил за него Дерябин, видя, что он запнулся.

— Д-да, хотя бы и так, — согласился с ним Кашнев, думавший о себе самом.

На столе появилась скатерть с синими разводами; зазвякали тарелки, ножи, вилки, стаканы; заняли свое законное место в середине две бутылки вина. Быстроглазый городовой делал привычное для себя дело с большой расторопностью, как по уставу. И стоило только Дерябину кивнуть на бутылки с вином и сказать: "Добавь!" — как появился еще и графин водки.