Гюнтер Бломертц - Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945

Нет, Георг не испугался. Он хотел вылететь прямо сейчас.

– Итак? – спросил генерал и замолчал в ожидании.

– Я должен сразиться с Джонни! – отважно ответил молодой пилот. Он назвал англичанина по имени, а когда Георг так называл людей, его слова предназначались друзьям. Джонни по ту сторону фронта, возможно, и был другом, с тех пор как сделал вызов, – достойным другом и противником, своеобразным олицетворением рыцарства и чести.

Наш генерал резко взглянул на молодого пилота и спросил:

– Ты не желаешь переводиться?

– Нет! – ровным, твердым голосом ответил тот.

Тогда генерал вскочил на ноги и крикнул на Георга:

– Ты должен подчиняться приказам!

– Слушаюсь, господин генерал!

Сопротивление молодого пилота было сломлено.

Генерал взял Георга за руку и взглянул ему в глаза, но когда он заговорил, его голос звучал спокойно.

– Георг, дружище, я прекрасно понимаю твои чувства. Я испытываю то же, что и все вы. Но послушай, позволь мне, как старшему, сказать тебе, что так будет лучше. Кроме того, – повернувшись, добавил командующий своим обычным голосом, – я лично прослежу, чтобы обвинение военного суда было с тебя снято.

После этого наш генерал ушел, и больше мы никогда не видели его.

Как всегда бывает, когда снимают старого командира, новый изо всех сил старается проявить свои способности и показать, что подразделение теперь находится целиком у него в подчинении.

Так случилось и на этот раз. Тридцать первого декабря нас собрали всех вместе. Перед нами лежали стопки полетных карт, форм и приказов, и мы были обязаны подписать документ, который требовал от нас соблюдать строжайшую секретность и предусматривал смертную казнь за любые нарушения. Две тысячи германских истребителей и самолетов тактического назначения, так гласил приказ, должны были атаковать аэродромы в Бельгии и Северной Франции в первые часы Нового года, чтобы захватить неприятеля врасплох во время праздника. Атаку следовало проводить на уровне земли с применением крупнокалиберных пулеметов.

Со смешанными чувствами побрели по снегу в казармы пилоты.

Но когда из стоявшей неподалеку церкви послышался новогодний звон колоколов, мы поднялись из-за столов и осушили бокалы за успех предстоящей операции. Никто из нас не питал иллюзий по поводу сложности задачи, но в приказе ничего не было сказано о воздержании от спиртного. Мы хотели хотя бы еще раз получить удовольствие. Молодые предполагали, а старшие твердо знали, что на рассвете каждый третий или даже второй из нас расстанется с жизнью.

Шумная вечеринка продолжалась без перерывов. Мы танцевали, смеялись и пили до тех пор, пока вдруг Kommandeur жестом не приказал оркестру остановиться. Сладкие чувственные звуки саксофона стихли, а осоловелый барабанщик еще несколько секунд продолжал выбивать ритм. Наступила напряженная тишина. Каждый мог чувствовать неровный стук своего сердца. И каждый понимал, что грядущая операция могла означать конец для всех нас.

– Господа, – прозвенел в тишине голос командующего. – Сверим часы. Взлет через пятьдесят минут!

Оставив девушек, мы молча прошли к машинам. Не было никаких душераздирающих сцен. Разве что торопливые поцелуи или обмен взглядами, полными тоски.

Пока шестьдесят самолетов, припорошенных снегом, как на параде, стояли на поле аэродрома в ожидании, в комнате диспетчеров мы выслушали последнюю короткую речь командующего. Помещение было маленьким, и нам пришлось сгрудиться возле тактической карты, чтобы услышать план операции. Среди нескольких незнакомых летчиков, появившихся здесь вчера, я заметил детское лицо парнишки лет семнадцати – восемнадцати и подумал, что некоторые новые пилоты, которых Kommandeur привлек к этой операции, тоже не вернутся. Возможно, это не будет так заметно сразу. Незнакомые не воспринимаются как большая утрата. И все-таки я запомнил лицо паренька на случай, если он вдруг погибнет.

Джаз-оркестр в соседней комнате играл «Красные розы», и Фогель крикнул в открытую дверь:

– Почему бы вам не сыграть «Песню о погибших товарищах»?

Саксофонист растерянно взглянул на него и перешел на пьесу «Не волнуйся»; барабанщик едва не вывихнул руки, когда резко перешел на новый жаркий ритм.

Надев свои кожаные летные костюмы, мы стояли и нервно курили. Только Фогель и Майер 2-й пришли с обеда в странной смешанной форме. Эти двое забрались в самолеты в белых рубашках, лакированных туфлях и белоснежных перчатках.