Михаил Аникович - Повседневная жизнь охотников на мамонтов

Пара за парой, пара за парой, и для каждой находились особые слова…

…Вот он, — последний танец! Вождь детей Мамонта произнес:

— Теперь пусть дочери Серой Совы и дочери Мамонта положат руки на плечи тех, кто ближе всего их сердцам!

Где же он, тот, кто ближе всего уже три весны?! В последний раз, в отчаянии, уже ни от кого не скрываясь, Нава жадно высматривала Мала… Нет, напрасно!

Она бросилась прочь, в темноту; нашла какую-то ложбинку и упала лицом вниз, изо всех сил зажимая уши, чтобы только не слышать это свадебное пение:

О том, что произошла беда, Айрис догадалась первой, — но только во время последнего танца. Когда руки Кийку легли на ее плечи, — она забыла обо всем, — кроме его, — и себя!.. И не видела ничего, кроме его глаз, не чувствовала ничего, кроме его рук, пока не кончился этот танец! Да и о чем могла она беспокоиться? Мал и Нава? Конечно, они тут же, где-то рядом!..

Тень беспокойства пришла, когда они, держась за руки, ждали начала последнего танца… Шепоток. И она услышала, о чем шепчутся! Не поверила: нелепо! Но… во время последнего танца стала высматривать Мала и Наву.

Их не было! Круг проходил за кругом, — а их не было!

Кийку что-то почувствовал: слегка сжались руки, и в глазах появился вопрос… Айрис улыбнулась ему, давно любимому, — и подхватила напев… Потом, потом!..

Потом, когда вождь, ее отец, отпускал духов и сжигал Священный барабан, Кийку понял и сам: что-то случилось! Держа обеими руками Священный инструмент, Арго произносил заклинания почти вслух, и странным было его лицо; совсем не похожим на то, в которое вглядывался Кийку в начале празднества. Вождь был еще наполовину там, — в Мире духов, и, видимо, что-то необычное, что-то тревожное происходило в Том Мире… Барабан, упавший на догорающие угли Большого костра, долго не хотел гореть; огонь словно отступил от него. Наконец по деревянной основе побежал язычок пламени; один… другой… Огонь охватил его, — и кожа, обтягивающая Священный инструмент, лопнула со страшным звуком, прокатившимся эхом по березняку, отразившимся от Большой воды. Из самой его сердцевины вырвался сноп искр и, закрутившись спиралью, взмыл к звездам…

В общем, все, как у нас: и подарки, и пир горой, и игры, и пляски, и веселье, и радость, и горе — особенно, когда сбегает жених. Разница в формах и деталях, но не в сути обряда. Вот только духов веселья мы обычно не призываем. Ограничиваемся водкой.

Существует одна — очень важная — особенность архаического сознания. Первобытный человек практически не воспринимал идею «естественной» смерти. Кто-то умер? Значит, на него «навели порчу», околдовали. Или сам умерший не был достаточно осторожен, не защитился как следует от какой-то враждебной силы. Да, мир, в котором пребывали те же охотники на мамонтов, в отличие от нашего мира был одушевлен во всех своих ипостасях. Но это вовсе не значит, что он был добр и уютен.

Отголоски таких представлений хорошо известны в мировом фольклоре. Кроме того, по представлениям древних, никто не рождается «впервые» и не умирает «насовсем». И дело здесь не столько в идее «загробной жизни» — во всех основных чертах подобной жизни «земной» — сколько в коренных особенностях архаического мировосприятия: вечное возвращение к «Временам Сновидений», неразрывное единство прошлого, настоящего и будущего (см. гл. 10).

О палеолитических погребальных обрядах мы знаем не так уж мало, хотя и значительно меньше, чем хотелось бы. И это позволяет нам ныне высказывать какие-то предположения о том, как мыслились этим людям такие вещи, как смерть и посмертная жизнь. Характерно, что, если в последующие периоды человеческой истории археологами обнаруживаются целые «города мертвых» — кладбища, вынесенные за пределы места обитания живых, то палеолитические погребения единичны. Их находят как редчайшее исключение при раскопках самих поселений — порою в полу жилищ или по соседству с жилищами. А вот были ли в ту эпоху отдельные кладбища, вынесенные за пределы стоянок? Или, может быть, каждого общинника хоронили по-своему? Трудно сказать. Возможно, нечто похожее на могильник имелось на Сунгирской стоянке под Владимиром. Однако большинство погребений, по-видимому, оказалось уничтожено там бульдозером в ходе разработки карьера.