Готфрид Леске - Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941

Правда, самых больших «тузов» здесь не было. Мы не видели ни майора Вика, ни майора фон Мальцана, ни майора Мелдерса. Но у них, наверное, в тот вечер уши огнем горели – столько мы о них вспоминали. И конечно, об их делах тоже.

Пятьсот побед, тысяча побед… Сказать очень легко. Но если остановиться на мгновение и подумать, сколько в этом заключено риска, сколько труда, нервного напряжения, становится ясно, что достичь этого было очень нелегко. Например, майор Вик. Он один сбил уже больше пятидесяти вражеских машин. Одно только перечисление типов сбитых им самолетов составит порядочный каталог. Там были бы «харрикейны» и «спитфайры», «кертиссы» и «мораны», «мюрреи» и «виккерсы», «бристоль-бленхеймы» и многие другие.

Или майор Мелдерс. Ребята рассказали, что он не любит много говорить. Он сам никогда ничего не рассказывает о себе, и те сотни удивительных историй о нем никто бы никогда не узнал, если бы их не рассказали его друзья. Начинал он в Испании, и там один сбил больше двадцати самолетов. Потом Польша, за ней сразу Франция, и вот теперь Англия. У Мелдерса такая известность и слава потому, что он любит работать один; он всегда держится немного впереди эскадрильи. Ему нипочем, если он вдруг обнаруживает вокруг себя двадцать или тридцать вражеских истребителей. Он ведет себя так, будто это нормальное соотношение, хотя, сказать по правде, много раз его дела могли бы быть плохи, если бы его эскадрилья не успевала вовремя. Он уже занес на свой счет больше пятидесяти побед. Фон Мальцан пока даже близко не подошел к этим цифрам. Но не потому, что он менее отважен. А просто потому, что он их лидер и не может позволить себе вступать в индивидуальные схватки когда захочет. Но все согласны с тем, что без него эскадрилья не имела бы и половины ее нынешнего счета.

Да, им не на что жаловаться, этим «тузам пик». Вся страна сходит по ним с ума; у них все награды, какие только есть; продвижение в званиях у них такое, что дух захватывает. Фон Мальцан, например, в 1932 году был всего лишь капралом. К 1934 году он уже был лейтенантом. Сейчас ему нет еще тридцати, а он уже коммодор. Как сказал Бибер, такому продвижению можно только позавидовать. Судя по тому, как он это сказал, я понял, что он в самом деле немного завидует. А еще мне показалось, что он один из немногих, на кого подвиги этих ребят не производят особенного впечатления. Говорит, нам, бомбардировщикам, не светят приятные воздушные прогулки, и мы никогда не будем майорами и коммодорами. В чем-то он, конечно, прав.

Что в нашей работе плохо, так это то, что она не так драматична, как у истребителей. Наши машины не так быстры, потому что должны нести бомбовую нагрузку. Собственно говоря, именно тот факт, что мы не можем развивать высокую скорость, делает нашу работу вдвойне опасной. В конце концов, для нас далеко не в той степени опасны зенитки, как «спитфайры» и «харрикейны», которые гораздо быстрее и маневреннее наших машин. Для сравнения можно представить себе маленького подвижного боксера, атакующего человека более тяжелого и сильного, но который весь увешан связками разной поклажи и не может даже высвободить руку, чтобы ответить. Маленький боксер, конечно, выглядит интереснее, но не стоит забывать, что большой не столько дерется, сколько несет свой груз, который, если его доставить по назначению, окажется гораздо важнее и полезнее, чем победа над этим малышом.

Люди также забывают, например, что мы, бомбардировщики, должны взлетать в абсолютно любую погоду. В самый жестокий шквал, в град и снег, ночью, в туман, когда надо лететь совершенно вслепую. И это не самое плохое. Хуже всего, когда надо вслепую садиться. Ночью или днем, в туман или ливень, когда и речи нет о взлете истребителей. А еще хуже, если ты знаешь, что в воздухе ты не один, а таких, как ты, еще четыре, или пять, или шесть. И нельзя забывать, что иногда кто-то из экипажа ранен или даже убит, и колымагу ведут домой один или два более или менее целых человека. Ведут на базу, а куда идут, точно не знают, потому что приборы вырубились и компас не работает. Сколько раз в таких ситуациях случалось, наши пилоты уже заходят на посадку и думают, что наконец-то они на базе, и только в последний момент до них доходит, что они чуть не сели на вражеский аэродром.

Но самое плохое в нашей работе то, что никто ничего не знает о ее результатах. Мы знаем объект. Мы должны прорваться и положить наши яйца точно в цель. Мы должны прорваться сквозь любые преграды и помехи. Мешают заградительные аэростаты, мешают зенитки, но хуже всего истребители. Но мы должны прорваться во что бы то ни стало. И вот наконец сбрасываем боезапас. Может быть, эти бомбы сделают исключительно важное дело. Может, они разрушат что-то такое, чего враг уже никогда не сможет восстановить и без чего не сможет обойтись. Но даже мы сами об этом никогда не узнаем. Мы никогда не сможем вернуться домой и сказать: «Мы уничтожили оборудование, на котором производилось 200 самолетов в месяц». Все, что мы можем сказать, – это что мы сбросили наши бомбы и записали на свой счет попадание. Мы даже после войны никогда не узнаем, что каждый из нас сделал. То есть не узнаем в точных цифрах, как это знают истребители. Наш успех не может быть официально подтвержден. Это очень несправедливо. Я это ясно почувствовал дома, когда друзья и знакомые моих родителей спрашивали меня, скольких врагов я сбил. Сначала я пытался объяснить им разницу между истребителем и бомбардировщиком. Но очень скоро у меня кончилось терпение. Когда меня снова и снова спрашивали, сколько самолетов я сбил, просто отвечал: «Ни одного» – и уходил.